или Тридцать три пророческих видения.

Не нужно ордена, была бы Родина…
Из фольклора

В тот день комтур Роланд был зол. Как объяснила мне потом сердобольная сестра Лора, с утра пораньше кто-то из лесных братьев облаял его из-под стены кретином и орденской сволочью. К ругательствам мой злосчастный собрат прибавил стрелу, которая выбила из рук комтура кружку с рассолом. Рассолу на орденской кухне больше не оставалось, поскольку более расторопные братья (не наши, лесные, а орденские) успели вылакать большую часть восьмивёдерной бочки ещё до рассвета, уходя в рейд. Это и определило мою судьбу.

Говорил мне папаша, покойник: "Не шляйся, дева, где не надо". Как же. Понесла меня не-лёгкая к нашим под Эльсинор. К родственничкам захотелось. На обряды поглазеть. Дура на-битая.
Лучница из меня никакая: с детства страдаю близорукостью. Меня и к колдунам водили, и к друидам. Толку чуть. У родителей за спиной перешёптывались, что, мол, мамаша моя шибко часто одна по лесам шаталась. Вот и дошаталась. Не может быть у чистокровного Ши плохо-го зрения. Очень даже может. У меня это в прадеда, с отцовской, кстати, стороны. Всю жизнь над манускриптами корпел, на трёхсотом, шутка ли сказать! году жизни уже без очков читать не мог. А говорят ещё, приобретённые признаки не наследуются. Кретины.
Лук у меня был паршивенький, под стать стрелку. Кинжал так и вовсе игрушка игрушкой: ха-хель мой прежний, полукровка, с разбоя притащил. Видать у дамочки знатной из-за корсажа стибрил. Идиот. Он мне ещё скальпы орочьи наладился было носить: "Афродизия-де хоро-шая". Кретин. На том мы с ним и расстались.
Взяли меня просто по-детски. Уж не знаю, какой интеллектуальный гигант сочинил, что эльфы ходят бесшумно. Ага. Походи тут бесшумно, если вокруг сплошной бурелом и солнце два часа как зашло. А я вдобавок к близорукости ещё и куриной слепотой страдаю. Одна была надежда на амулет маскировочный, слабенький. Год с ним ходила - ничего, никто не замечал, если особо не высовываться. А тут нарвалась. "Стой, кто идёт!" Щас! "Идёт". Бежит! Через кусты ломится как раненый лось. Кувыркается через овраг. Шапка слетела, лук в можжевель-нике остался - к чёрту! Лишь бы живой уйти. Хитрые оказались, сволочи. Не иначе маг с ни-ми был - не так-то легко в полной темноте бегущему гуманоиду аркан на шею накинуть без "ночных глаз". Справились. Ещё и ржать кто-то начал, мол, ушастого поймали. На свои уши немытые плебейские радуйся, дебил орденский! Так на аркане в Эльсинор и повели. Песни орали по дороге. Идиоты.
Привели к воротам. Только тут разглядели в свете факелов, что у меня под камзолом жен-ские атрибуты выпирают, и щетины на лице нет. Микроцефалы. Щупать начали. Значит, не сразу в расход пустят, ещё потешатся. Невеликое утешение. Цапнула одного за руку. Получи-ла по морде. Мне того и надо. Лучше уж так, в бессознательном состоянии.
Очнулась в яме на цепи. Ага. Начальство, значит, дрыхнет, без начальства, значит, предста-вителей низших рас в расход пускать не велено. Сожгут ведь, подонки. Как пить дать, сожгут завтра. Любит боевой Орден публичные спектакли, ох, любит. С утречка, в качестве закуски к опохмелу. Садисты.
Задремала. Нервы у меня крепкие. Только калачиком свернулась - началось. "Плевать я хо-тел на гуманность! На дыбу, немедленно!" Мужской голос, визгливый, хриплый. "Эти ублюд-ки мне с утра в душу нагадили!" Ага, в душу. Твою душу, брат преподобный, в три дня, не-бось, не обгадишь. "Мессир, это неблагородно с вашей стороны! Вы уже несколько месяцев обещаете мне…" Голос женский, молодой, пронзительный. "Я же вам отдал этого вашего, как его дьявола… Оберона. Чего вам ещё надо, Преподобная мать?" Ого, Преподобная мать! Да их в Ордене три от силы. Боги! Может ещё и обойдётся… Ну же, матушка, давайте! Чёрт его знает, зачем я вам нужна, только бы не на костёр и не на дыбу. "После того, как ваши солдаты отрубили ему пальцы и выкололи глаза?" Мама дорогая…
"Праведный гнев…" Праведный, как же. В гробу я таких праведников видала.
" Этот праведный гнев был изрядно подогрет сорокаградусным пойлом! Страдает репутация Ордена, мессир! Это вопрос идеологической политики! Извольте немедля выдать мне несча-стное создание!" Так его, матушка. От всего сердца к пeрстеньку вашему аметистовому при-ложусь, не оторвёте.
Факелы, ор, сапоги подкованные грохочут, чёрная ряса, покрывало монашеское чёрное по-лощется, перекошенное женское лицо: "Вы не смеете! - Ещё как смею!" Поганая же у тебя морда, преподобный брат… И какого ты так цепь дёргаешь? Сама пойду, некуда мне деваться. Как бы этак извернуться, чтобы на колени перед преподобной матушкой… Не выходит. Да не прыгай ты, болезная, всё равно он тебя на две головы выше. Дубина стоеросовая.
Притащили в келью. Беленькая такая, аккуратненькая. Крест на стене. Тумбочка в углу, на тумбочке та... Та-азик, значится. Щипчики в тазике. Клинышки металлические. Маааааа…
"Глаза и пальцы, Преподобная мать? - Не смейте! - А я и не собираюсь. Мы ей ушки для разнообразия подрежем. Осточертело мне на эти уши острые поганые со стены любоваться". Так не любуйся, мать твою. Кто ж тебя заставляет. И вовсе незачем меч из ножен тянуть. И за ухо меня хватать не надо. И к столу пригибать. И…
Больно было чудовищно. Орала я, наверное, совершенно непотребно, поскольку в келью стали заглядывать наиболее любопытные из братьев. Скромно интересовались, над кем про-изводится вивисекция и, убедившись, что воет, обливаясь кровью, представитель низшей ра-сы, скромно же удалялись. Шовинисты. На втором ухе я отрубилась. Вместе с ухом.

Очнулась уже в другой келье. Кресло резное с высокой спинкой, пюпитр с книгой, орден-ский крест на стене. Канделябры серебряные, чеканные. Лежу на койке, голова перевязана, уши болят нестерпимо. И свет какой-то непонятный вокруг. Не то утро, не то вечер. Ровный, яркий. "Тони! - Вот я.- Вижу. Так и будешь дальше дурака валять?" Добегалась. Голоса нача-лись. Говорил мне папаша, покойник: "Нечего, дева, грибы трескать". Мало, ох, мало порол меня родитель. Словила приход, дурища. Теперь одна дорога - в Бедлам. На цепь и водички холодной на темя ковшиком, ковшиком.
"Так, спрашиваю, и будешь дурака валять?" А шёл бы ты… "Ну, как хочешь…" Никак я уже не хочу. Захочешь после такого… Это появлюсь я где-нить на просеке, а меня свои же - стре-лой. И замуж никто из приличных не возьмёт. Ушей-то нету… Хорошо, свет этот дурацкий погас. Слава богам…
"Дитя моё, вы проснулись?" Надо же, сама Преподобная мать. Лицо расстроенное, в глазах голубых, невинных, чуть ли не слёзы. Видать, и вправду убивается о моём калечестве. Просну-лась, проснулась… Тут мы стону подпустим пожалостней. "У-у-ши…- Утешьтесь, дитя моё, лекарь сказал, что ваш слух не повреждён. Милосердие Господне безгранично, вскоре вы ис-целитесь. Брат Роланд не так уж жестокосерден, он просто вспыльчив..." Эт-ты кому другому заливай насчёт "вспыльчив", Преподобная мать. Я этих мерзавцев как облупленных знаю. "За вами здесь будет наилучший уход. Сестра Лора обещала читать вам душеспасительные книги вслух. Вы ведь неграмотны?" Чего?! Это вы там у себя в замках-монастырях неграмотны и мое-тесь, дай боги, раз в два года! Аж язык пришлось прикусить от такого-то оскорбления. Но ни-чего, смолчала. Тихонько так: "Господь умудрил, имя подписать умею. - Вот и славно! Сейчас отречение подпишете, и я вам бульончику прикажу… Вы бульончик любите?" Чуть не ляпну-ла: "Из орденских скальпов исключительно". Делать нечего, подписала я ей отречение от "за-блуждений своей непросвещённой расы", выхлебала бульончик. "За кого Бога молить, Пре-подобная мать?" (Бульончик-то неплох, неплох…) "Мать Клементину, дитя моё. Во имя Гос-пода". Именем его. Мать… То есть Преподобная мать… Это ж единственная из живущих свя-тых! Ну, свезло мне. Так свезло. Просто замечательно свезло…

Через недельку уши у меня поджили, синяки на морде малость побледнели. Клементина с сестрой Лорой пошушукались, чего-то между собой смекнули, привели кузнеца. "Милосердие Господне безгранично, дитя моё. Мы решили снять с вас ошейник". Спасибочки вам, конеч-но, но куда я, спрашивается, без ошейника? Это ж меня любая правоверная сволочь в Эльси-норе может пришибить за беспашпортность. С них, гадов, станется. "Может оно с ошейни-ком лучше? - Молчите дитя моё, вы теперь орудие Господне". Спасибочки. "Орденский ошейник снять не так-то просто. Ни одному кузнецу не под силу". Вот так тихоня! Вот так смиренная сестра Лора! Сказала и ухмыльнулась этак загадочно. Что-то я в тебе, сестрица, проглядела. Маленькая, пухленькая, губки бантиком, глазки карие бархатистые вечно долу… Идёт этак, смиренно бёдрами покачивая, а братья орденские вслед облизываются и зубами щёлкают. Глазки твои, сестра Лора, разъяснить очень даже стоит. Жалко, за убором монаше-ским ушек твоих не видать… Ох, уши мои, уши!
Ошейник таки с меня сняли. Выдали крест деревянный, велели вид напустить посмиреннее. Проповедовать, стало быть, пойдём. Клементина с сестрой Лорой в носилки уселись, рабы ухнули, крякнули, священный груз подхватили и потопали в сторону гномьего поселения. Меня впереди пустили для наглядной агитации. Они б мне ещё руки-ноги поотрубали - то-то была бы агитация! Эльф без ушей - это ж срамота несусветная… И раньше-то орденских са-дистами лаяли, а теперь, на меня глядючи, даже наёмники из самых беспринципных шара-хаться станут. Поделом.
Вышли ещё до свету, к полудню кое-как дотопали. У рабов-носильщиков языки на плечах, охрана потом обливается, я себе все ноги сбила. Герольд протрубил, заорал хриплым голо-сом, что-де Преподобная мать Клементина имеет почтить визитом дружбы. Стражники сквозь зубы чего-то нелестное насчёт матерей прошипели, решётку, однако, подняли. Староста ме-стный встречать выбежал. Вокруг население столпилось, пялится. У-у-у, морды бородатые! Кто, спрашивается, наши скальпы Ордену продавал? В пещерах им не сидится. А как погром, так к нам, в лес: "Помогите, братья по разуму!" А Гюон, ему что, он гуманист, ему уже за семь-сот перевалило, пора о душе подумать. Вот и думает. Братская помощь… Сколько наших под людскими мечами полегло ради этих недомерков. А толку?
Клементина из носилок вылезла, старосте кивнула милостиво, перстенёк облобызать дала, и на меня этак глазом своим голубым косится, мол, что ж ты, орудие пропаганды, должность свою не сполняешь?
Делать нечего, встала я в позу, руки воздела и давай голосить: "Обратитесь, братья мои! И я была дикою тварию лесною, доколе не просветил меня свет истины".
Полудурки эти бородатые пальцами у висков покрутили, в кулачок похихикали и стали по-тихоньку от ворот расползаться. И тут опять голос этот каверзный раздаётся: "И да светится свет ваш перед людьми…" В глазах сперва потемнело, потом звёздочки небесные запрыгали, словно кто-то кулаком промеж глаз двинул. Потом слышу - кричит кто-то: "Я вижу, вижу! Ар-хангелы в белых одеяниях выступят на стороне Ордена!" И голос-то вроде мой…

"Дитя моё, вы очнулись?" Очнулась, очнулась. Лежу на земле, голову сестра Лора поддержи-вает заботливо, Клементина соли нюхательные подносит. Позади неё мужчина видный в рясе маячит. Не иначе ухажёр.
"Очнулась, матушка. Что это со мной было? - На вас, дитя моё, снизошёл Святой Дух". Боги! Этого мне только не хватало! Эпилепсия. Голоса неземные. Ну что ж, и с этим люди живут. Внутренний голос, который врождённый, ехидно этак: "Так то люди". М-да, и верно. А кто же я-то теперь? Ни то, ни сё…
Тут мужчина голос подал: "Мать Клементина, не кажется ли вам… мнэ-э… целесообразным подвергнуть способности вашего… мн-ээ…объекта…в некотором роде … мн-ээ… испыта-нию. - Какого рода испытанию, отец Теодеус?" Вот с этого места, отец преподобный, я под-робнее попрошу. Нешто остатки ушей моих многострадальных вам покоя не дают?
"Я бы…мн-э…назвал это испытание…мн-э…гомеопатическим. Вот…мн-э… ежели изволи-те, мёд святого Мики". Тут он по уставу большим пальцем омахнулся. Плащик фартовый на груди распахнул, скляночку малую с бережением вытащил. "Во имя Господа!" Клементина очи свои голубые горе возвела, ручки на груди сложила: "Именем его".
"А вы уверены, господин аббат, что эта священная субстанция не произведёт нежелательно-го воздействия на нашу бедную Тони?" К чему бы это вам, сестра Лора, о нежелательных воз-действиях волноваться? Не иначе и с вами дело нечисто. "Я бы… мн-ээ…сказал… что неже-лательные воздействия возможны лишь в случае…мн-ээ…негативной одержимости". Моя, значит, одержимость - позитивная. Тебе бы, господин аббат, такого позитива дозу. Посмот-рела б я на тебя. "Я полагаю…мн-ээ, что многоуважаемая мать Клементина мн-ээ… как досто-верно установленный образец…мн-ээ…священной, я бы сказал, мн-ээ… истовой одержимо-сти мн-ээ…" Мать Клементина ресницами махнула, так что аббат аж мурашками пошёл: "Я охотно соглашусь апробировать священную субстанцию". Вот-вот, преподобная мать, апро-бируйте. И впечатлениями поделиться не забудьте, ежели из прижизненных святых в ново-преставленные не кувыркнётесь.
Аббат ложечку серебряную достал, платочком вытер, медку из скляночки зачерпнул и дро-жащею рукою к непорочным устам матери Клементины поднёс. Мать Клементина ротик прираскрыла, субстанцию смиренно проглотила, язычком розовым губки облизала. Аббат пятнами красными покрылся, однако формулу священную произнести не забыл: "Во имя Господа". "Именем его". Клементина платочком кружевным утёрлась, кивает сестре Лоре, да-вай-де, апробируй и ты, сестра в Господе. Сестра Лора тем же манером медку отъела, боль-шим пальцем благовоспитанно омахнулась, формулу произнесла. Настала и моя очередь. По-садили меня, к дереву прислонивши, шнуровку на камзоле распустили, аббат ложечку подно-сит: "Во имя Господа". Больше ничего не помню.

Глаза открываю, чувствую, вроде как на волнах меня качает. Оглянулась - рядом сестра Лора дремлет, напротив мать Клементина ногти подпиливает. В носилках, стало быть, едем. Стало быть, ради аббатова гомеопатического издевательства меня в носилки личные Её преподобия засунули. Интересно, куда это нас несут? А ещё интереснее, чего я им там навещала в состоя-нии невменяемости.
Уже принесли, оказывается. Вытащили меня из носилок, на травку усадили, охолонуть. А об-зор отсюда неплохой, на господствующей высоте находимся, однако. Холм высокий, перед холмом равнина, на равнине крепость, перед крепостью войска строятся. Кони и всадники в броне, сталбыть. И пехтура, как же без неё. Орденские ряды, эльфов-наёмников энное коли-чество, кнехты, даже крестьяне с косами-вилами. Среди солдат и аббат давешний затесался, ходит, мёдом своим воинство причащает. Позади холма у леса лагерь разбит, маркитанты ошиваются, попрошайки, проповедники бродячие. Орден в преддверии боевых действий всё больше войскам мозги промывает, вот и распоясались. Подходит один такой: глаза ясные, по-вязочка на лбу зелёная, уши… Как положено уши, у меня не хуже были… Покрутился, покру-тился, видит, Клементина рядом, сестра Лора носик от эльфийского духу воротит, да и ото-шёл. Недалеко, правда.
Клементина руки воздела, позу приняла: "Во имя Господа, братья мои! Не посрамим орден-ской славы! Огнём и мечом!" Голосок аж срывается. На меня оглянулась, повела бровями. Я тут же как заведённая: "Я вижу, вижу! Архангелы в белых одеждах выступят на стороне Орде-на!" Тут-то в меня стрела из крепости и прилетела. Длинная, чёрная, с вороньими перьями. Орочья. Орки, значится, в крепости окопались. Тогда и я от всей души сказать могу: "Во имя Господа". Так их, братья.
Оттащили меня в сторонку, наконечник из плеча вынули (без наркоза, правда, но мне после усекновения ушей не привыкать), хирург рану забинтовал. Лежи мол, не голоси. А я и рада Лежу, уши ноют, плечо болит. Мысли о судьбе моей бесталанной в голову лезут.
Штурм тем временем начался. Нападающие в ворота ломанулись, обороняющие на них стрелы, копья, дёготь, смолу и прочие субстанции. Чем, как говорится, богаты. То-то, навер-ное, золотари местные выручку нынче сделали. В самой свалке плюмаж знакомый - комтур Роланд рубится. Отчаянно рубится, ничего не скажешь. Закладывал бы ты, брат преподобный, поменьше, цены б тебе не было.
Вдруг слышу, подбирается ко мне кто-то сзади. "Мир тебе, сестра моя". Что-то миру в окре-стностях не наблюдается, наоборот, резервы в ход пошли, раненых десятками к лагерю сно-сят. Ну допустим, что мир. Дальше что? Голову задрала, смотрю, стоит тот самый проповед-ник с зелёной повязочкой. "Больно видеть тебя, сестра моя, жертвою орденских изуверов. - Мне, думаешь, не больно? Я ж не ради собственного удовольствия за Клементиной таскаюсь. - Вижу, сестра моя, и соболезную всем сердцем. Полагаю, сестра моя, посрамление Ордена принесло бы тебе глубокое моральное удовлетворение". И замолчал выжидательно. Грубо ра-ботаете, братья лесные. Ордену, значит, посрамление, а мне, значит, виселица. Или чего по-хуже. А найти меня, с моими-то ушами - раз плюнуть. Нет, брат мой, не выйдет. Лицо делаю скорбное: "Единственное, чего ищу я в обществе матери Клементины - возможности для спа-сения своей бессмертной души, осквернённой многочисленными пороками нашей непро-свещённой расы". Проповедник улыбается невозмутимо: "Орден тебя дурачит, сестра. У нас нет бессмертной души". Бессмертной души у меня нету! У меня если что своего и осталось, так это душа бессмертная. Это уж, брат, извини-подвинься. Неважно, чего там наши маги или орденские отцы на этот счёт смекают, но чего-то бессмертного у нас должно же быть. Хоть бы и национальная идея. Ибо сказано: "Чистота расы - превыше всего". Ох, уши мои, уши! "Изыди, говорю, брат мой, по-хорошему. Видишь, охрана Её преподобия на травке выпива-ет?" Проповедник смекалистый оказался, я глазом моргнуть не успела - его словно и не было. Вместо него сестра Лора подошла, поглядела участливо, скатку мне под головой поправила.
На поле боя тем временем оживление какое-то нехорошее пошло, стрелы гуще полетели. Я поёрзала, на локте приподнялась, гляжу… Тут-то челюсть у меня и отвисла. Из-за крепости, в самую гущу войск вклинивается птеродактиль этакий с белоснежными крыльями. Я сестру Лору за рясу дёргаю несмело, мол, не грезится ли мне. Сестра Лора смотрит на меня в ужасе и на груди под одеждой ищет что-то. Нашла, молитву скороговоркой пробормотала, успокои-лась вроде. Мнится мне, сестра Лора, молитва твоя на орденскую формулу экзорцизма не по-хожа. Это мы тоже разъясним. А пока надобно разъяснить, кто это там в белых одеждах, с бе-лыми крылами. Не ровён час и верно архангел.
Ворота вынесли всё-таки, стрелков со стен посшибали, нападающие всей оравой в крепость заломились. Клементина туда же - в гущу событий, так сказать. Охрана её удержать пытается - какой! "Я, - говорит, - свой священный долг исполняю, ничто меня от него, - говорит, не удержит". Так-то. Ну и мы с сестрой Лорой за нею. Орочьи души уловлять. Не больно-то много наловим, чую я. Разве что тех, которые уже от тел отдельно произрастают. Недаром у орденских поговорка есть: "Хороший орк - мёртвый орк".
Голова от потери крови кружится, однако ж, плетусь за Клементиной. Уж больно охота ар-хангела вблизи повидать. Гляжу, и правда, сидит на стене мужик с крыльями, весь в белом. С крыльев искры стекают, магия остаточная сходит, значится. Я поближе подошла. Крылья ис-крить перестали, вышел он из боевой трансформации, смотрит на меня этак жалостливо. Не на меня, конечно, на уши на мои перебинтованные. "Чего тебе, зверюшка?" Я ему робко этак: "Мужик, а мужик, ты, часом, не архангел? - Дракон я. Костяной. - А-а-а". Промашка вышла, однако… Глянул он ещё раз на мои уши, сплюнул в сторону этак брезгливо: "Что творят, га-ды, шовинисты", плечики саженные размял и стартанул в сторону Бирнама.
Клементина всю крепость обошла, к воротам вернулась грустная - уловлять после орденских рубак нечего осталось. Живых душ нет, одни трупы.

Снова по тракту тащимся. На сей раз в Бирнам. Аббат вперёд отправился в обозе, раненых причащать. Тракт войсками запружен, носильщики еле двигаются, Клементина выглядывает нетерпеливо. Как ни выглядывай, быстрее не получится. Гляжу - указатель дорожный стоит: "деревня Весло". И пониже, мелкими буковками "Magister's Inn - 0,5 league". Клементина руч-ку из-за занавески парчовой высунула, носильщикам махнула, заворачивай, мол. Завернули. Клементина с сестрой Лорой на чистую половину прошли, про меня забыли, а я и рада, что морду постную изображать не надо. Денег вот, правда, нет. Пивка бы… Кругом наёмники си-дят, всё больше из нашего брата, лесного, может, угостит кто. Хотя, опять же, кто мне сейчас брат, пёс его разберёт. То ли лесные братья, то ли орденские…
Вдруг вижу, в уголку из-за пивной кружки полувёдерной знакомые глаза недобро поблёски-вают. Берет зелёный с пером на подсвечник нацеплен, в столешницу кинжал всажен чуть не по рукоять, кабанья ляжка обглоданная на блюде валяется.
"Ривен! Ты, что ль? Здорово, красавица! - Тони? Здорово, мать. Эк тебя…- Да вот, попала. Ты погляди только, что эти гады с моими ушами сотворили. - У-у-х! Это ещё ничего, они, говорят, гюоновского племянника метательным снарядом со стены пришибли. - Каменным, небось? - Да нет, гномом пленным каким-то…- Это, наверное, не при мне было. У тебя-то как дела? - Да помаленьку. Мы тут, при трактире окормляемся. - И хорошо кормят? - Да ни-чего. Сильно не стесняют, не следят. Нынче ночью опять резать пойдём". - Подруга доволь-но ухмыльнулась. Хорошо ей, при наёмниках-то. Кому, как говорится, война, а кому - мать родна. У Ривен с грудничкового возраста вместо погремушки стилет. Мечом машет - любому мужику впору. И характер мрачный, и наклонности садистские… Однако старых друзей-приятелей не забывает. Кивнула служанке, и тотчас мне пивка пенного кружечку выкатили. Я пью, да оглядываюсь - не ровён час Клементина про меня вспомнит. Оно, может и к лучше-му. Может она, к примеру, пропитанием моим озаботиться пожелает. Но уж больно надоело благочестие смиренное демонстрировать.
Однако пришлось. Сестра Лора из двери выглянула, глазками стрельнула, сделала мне знак, иди мол, требуют. Я пиво в один глоток выхлебнула, чуть не подавилась, Ривен обняла сер-дечно. Она меня тоже тиснула, так, что чуть дух вон не вышел, и плечо раненое как молнией садануло: "Давай, мать, не пропадай. - И ты тоже. Я теперь, может, по духовной линии пой-ду".
На чистой половине скатерти белые, блюда на столе расставлены серебряные. Клементина сидит, куриную гузочку обсасывает. Мне тоже кусочек оставлен, на трогательном этаком блюдечке с цветочками. Смиренно благодарю.
Только успели носильщики дух перевести, Клементина снова торопит "В Бирнам". Опять по дороге топаю, на публику глазею. Вот пехота тяжёлая прошла - интересно, чьи такие? Котты чёрные с бирюзовым, щиты иссечённые, видать, тоже с поля боя следуют. Глаза из-под шле-мов поблёскивают сурово.
Дама толстая на осле проехала. Изуверы вы, люди! Мало того, что сама верхом уселась, так ещё по бочонку пивному животинке с обоих боков приторочила. Ослик, однако, бежит бод-ро, хвостом вертит. Военный люд ослику вслед облизывается. Гляжу, мимо всадник проскакал. Повязочка зелёная, плащик драненький. М-да, неказиста твоя жизнь, брат-агент. Ни минуты покою. Тоже в Бирнам, значится. Эт' мы запомним.

В Бирнаме на улицах народу видимо-невидимо: лотошники с товаром разным, музыканты бродячие, духовные лица. На дворцовой площади эшафот стоит, виселица новенькая, всё честь честью. Эдикты королевские против ереси на столбах прибиты. Возле дворцовой гале-реи барышни шушукаются. Вокруг них инвалид какой-то лохматый на костылях прыгает, в одной рубахе почему-то. То ли на убогость попрошайничает, то ли телом торгует.
Носилки Клементины возле парадного подъезда поставили, служки аббатовы дорожку ков-ровую до крыльца расстелили. Аббат хлопочет, суетится, разве что в рот Её преподобию не заглядывает. "Пожалуйте". Жалуем. По дорожке, в атрий дворцовый. Для Клементины ска-мью, бархатом устланную. Нам с сестрой Лорой подушки. Премного благодарны. Чем гостей потчевать изволите, ваше преподобие? Или не изволите? Изволит. Неплохо вам, господин аббат при бирнамском дворе живётся, ежели вы гостей по такому классу угощаете.
Гляжу, ещё делегация входит. Люди всё молодые, лики суровые, рясы серые с серебряными бляхами. Теодеус им навстречу, раскланялись, к нам идут. Клементинин перстенёк поцелова-ли, расселись на подушках. Мать моя! Надписи-то на бляхах! "Отец-экзекутор первой ступе-ни", "отец-экзекутор второй ступени". Боги великие, это ж Инквизиция! Бирнамская Инкви-зиция. Теодеус их тут же медком своим по-приятельски причастил. Клементина с Лорой хоть и по второму разу, но тоже не отказались. Аббат для меня ложечку зачерпнул, поглядел нере-шительно. "Вы ей много-то не давайте, не ровён час, торкнет опять болезную…" А мне много и не надо. Скрутило, повело… Очнулась, правда, быстро, видать иммунитет какой-никакой у меня к аббатову зелью появился. Гляжу, инквизиторы подорожную клементинину изучают. "Однако, Ваше Преподобие, согласитесь, без нашей резолюции… - Имел место неопровер-жимый факт предвидения. Она вписана в подорожную и находится под защитой Ордена. - Однако… быть может, испытание огнём… Как вы полагаете, брат Максимус? - Да, это было бы вполне, вполне… - Она, бедняжка и без того пережила травмирующее воздействие. Уши, знаете ли… - М-да, это может быть принято во внимание, как вы думаете, брат Максимус?"
Даже и не думайте, брат Максимус. Отдам я концы тут же, и не видать вам больше никаких архангелов, никакой паблисити Церкви вашей изуверской. Помялись-помялись, на меня по-глядели (я за рясу клементинину ухватилась, в глаза засматриваю жалобно), святой водой ок-ропили и признали полезным для Единой Церкви явлением. Милостивцы.
Аббат, желая инцидент загладить, Клементине книжицу подносит: "Не изволите-с, ваше,
мн-э… в некотором роде мн-э…житие. - Житие?" У Клементины щёчки загорелись, глазки заблестели. Кому ж неприятно про себя-то любимого слова лестные читать. "Какой сюрприз, господин аббат! Я и не предполагала, что мои скромные деяния стали так широко известны. Однако прилично ли это? Я, признаться, не уверена в точности изложенного". Аббат от удо-вольствия млеет. "Не извольте мн-э… сомневаться. Всё строго мн-э… идеологически выдер-жано. В лучших мн-э… традициях". Клементина в чтение ушла, хихикает, охает: "Надо же… А я и не знала…" Инквизиторы беседуют степенно, аббат Клементине странички перевора-чивает, аж взопрел весь.
А куда это сестра Лора делась? Гляжу, в уголке придворный стоит; статный, молодой, в чёр-ном, при шпаге. Морда хитрая, щёки пухленькие, аж лоснится весь. Смазлив, зараза. Сестра Лора рядышком воркует, глазки потупила, пальчиками рясу на груди теребит. Придворный с пальчиков глаз не сводит, сглатывает нервно. Я робко этак: "Подобает ли сестре Лоре беседо-вать столь уединённо с этим молодым дворянином?" Теодеус поморщился, глянул искоса. "Похвально мн-э.. твоё радение мн-э… о нравственности, дочь моя". От Клементины ото-двинулся, рясу принялся отряхивать. "Ваше преподобие мн-ээ… вероятно мн-ээ… знакомы с легатом Прелата Лондеронского мн-ээ … королевским советником мн-ээ… Бэзилом? - Не имею чести". Аббат кашлянул, легат сразу ушко насторожил, обернулся, Лоре ручку крен-дельком, подошли вместе. Бэзил раскланялся, автограф у Клементины попросил на житии.
Аббат на солнце глянул: "Не изволите ли почтить мн-ээ… своим присутствием открытую королевскую аудиенцию?" Изволят. Вышли из атрия на площадь, там аккурат напротив висе-лицы помост налажен, кресла резные вынесли для королевской четы. Возле помоста кресла для почётных гостей, колонка мраморная с фонтанчиком питьевым. Желаешь, значится, ос-вежиться, на страдания ближнего глядючи - освежайся. К колонке кружечка прикручена "На нужды церкви". Мать Клементина умилилась, бросила сребреник. Сестра Лора зыркнула и ту-да же медяшку. Я порадовалась, что орденской собственности наличных с собой иметь не по-ложено. Нате, выкусите, братья и сёстры в Господе! Вольно ж вам было лесную тварь ловить и мучить? И прибыли Святой Церкви от меня теперь никакой…
Их величества на помост поднялись, в креслах расселись, занялись слушанием жалоб. Всё как положено: кто гусей делит, кто поросей, кто с тяжбой о границах. Одному дочь испорти-ли, другому жену усовершенствовали на предмет любовной науки. Публика, само собой, на этот предмет дыханье затаила и облизывается. Лора глаза опустила, чётки перебирает. Кле-ментина вздыхает скорбно. Аббат брови сдвинул, ёрзает, не знает, куда себя деть. Мне, что ёр-зай, что не ёрзай, карьера закрылась - ушей обратно не приставишь. Отвлеклась я, отошла в сторонку. А чегой-то ты, брат Бэзил, возле церковной кружечки вьёшься? Откуда это у тебя ключ от замочка? На каком таком основании ты червонцы оттудова извлекаешь беззастенчи-во? Мать моя мамочка, да кружка-то трактирная, с инвентарным номером! Я не я буду, ежели ты, брат Бэзил, кружечку эту лично у трактирщика из-под носу не свистнул.
И с какой такой стати ты сестре Лоре подмигиваешь? И она тебе? Подхожу тихонько к аб-бату сзади, тяну за рукав: "Святой отец, мнится мне, церковные средства близки к нецелевому использованию". Аббат подхватился, аккурат успел Бэзила за руку поймать. "Во имя Господа!" Бэзил молчит испуганно. "Во имя Господа, брат мой! На каком основании вы мн-ээ… изы-маете церковные средства из мн-ээ… сосуда?" Бэзил, тихо: "Тео, не гоношись, деньги поде-лим. Я таких кружек штук двадцать по всему городу развесил". Теодеус от неожиданности рот разинул, большим пальцем омахнулся. "Во имя Господа…" Только ответить хотел, брат Мак-симус сзади подходит. "Во имя господа, брат Бэзил, вы смели предложить взятку служителю церкви?" Вижу, у брата Бэзила циферки в глазах запрыгали "Этот меньше сорока процентов не возьмёт". Тут и остальные инквизиторы подтянулись, переглянулись, прикинули сумму и решили не мелочиться. "Во имя Господа, брат Бэзил! Ваше поведение недостойно высокого звания легата! Нам остаётся лишь выразить наше неудовольствие вашему руководству. С этого момента вы поступаете под надзор Инквизиции. Во имя Господа!" Отвечай же, брат Бэзил. Не переть же тебе против Инквизиции. Всего-то сказать: "Именем его", что признаёшь мол, юрисдикцию. Посидишь пару дней в каталажке, Инквизиция с прелатом посоветуется, выта-щат тебя. Вон и шпага у тебя с королевской монограммой, почётная. Нешто королева за тебя не заступится? Брат Максимус тоном выше уже повторяет: "Во имя Господа!" Бэзил растерян-но этак: "Во имя Господа…"
Ну, брат-храбрец, ежели ты отзыва орденского не знаешь… Легат. Советничек королевский. Как же прелат твоими руками умудрился свою кандидатку на трон пропихнуть? Ну, хитёр! И на старуху, как говорится… Преподобный отец бровью двинул, налетели бравые молодцы, скрутили субчика, поволокли.

Экзекуцию проводили публично, для острастки сомневающимся, заодно эшафот но-венький пригодился. Инквизиторы были явно ребята бывалые, на дешёвые трюки вроде бры-канья ногами и истошных воплей не покупались. "Вы подкручивайте, брат Моргрим, подкру-чивайте, не суетитесь, во имя Господа… - Именем его, брат Максимус, я потихоньку, нервный он шибко". Теодеус Священное писание для присяги подносит: "Сестра Тони, свидетельству-ешь ли ты против Бэзила, советника Её величества, что он одержим демонами?" Не знаю, на кой чёрт вам это надо, но свидетельствую. "Одержим, отец мой! Истинный слуга нечистого". Теодеус кивает довольно.
"Во имя Господа, братцы! Помилуйте, братцы!" Ага, теперь-то ты Господа припомнил… Со-чувствую, братец. Я ещё не так орала. Терпи. Страданиями душа совершенствуется.
"Раскаиваешься ли ты, брат мой? - У-у-у-у! Невинен!" Ага, как же. То-то красотулечка эта в сером так на тебя косится… Погодите-ка, погодите… А красотулечка-то наша… Кто она у нас? Кошусь на аббата. Аббат одними губами: "Суккуб". А, мне один чёрт, что суккуб, что ин-куб. Исправно грохаюсь оземь: "Изыди, дщерь диавольская!" И так далее. Замели дамочку. Королева с лица сбледнула, смотрит, не отрывая глаз. Любуйся-любуйся голубушка. И с то-бой то же самое будет… А с чего это я так решила, что будет? А, чёрт с ним, не буду в голову брать. И тут как торкнет меня! По полной программе - искры из глаз, голова кругом, в ушах - музыка сфер, будь она неладна. И собственный голос неизвестно откуда: "Я вижу, вижу! Ко-ролева в крови!" И правда вижу: королева не королева, но лицо похожее. Занавес.

У меня появилась внутренняя потребность делиться с окружающими явленными мне не-преложными доказательствами бытия Бога. "Все создания, малые и великие…" Я чув-ствую текущую вокруг меня, сквозь меня благодать.

Эк меня… Лежу словно на дне речном. Покойно, тихо. Голоса надо мной совещаются. "Те-перь он нам любые показания даст. - Даст-то он мн-ээ… даст, но мн-ээ… вещественные дока-зательства, так сказать, мн-ээ… корпус деликти. Вопрос стоит мн-ээ… о престолонаследии… - Может сжечь его всё-таки? - Сжечь, брат Моргрим, всегда успеем. Подпишет, что надо, то-гда можно и в расход. - А пока мн-ээ… может быть мн-ээ… подлечить его, брат Максимус? - Подлечите, отец Теодеус. Только не перестарайтесь, нам ваши способы известны".
Медициной, значится, пробавляемся, господин аббат. Приподнимаюсь. Ага, лазарет, значит-ся. Рядом сестра Лора сидит. На соседней койке брат Бэзил в беспамятстве валяется. Возле его койки инквизиторы копошатся, на нас - ноль внимания. "Очухалась? - Ну. - Отлёживайся до вечера, потом тебя с продуктовым обозом в Эльсинор заберут. - А ты? - У меня свои спосо-бы, кузина". И покосилась на меня хитро. Тут-то я и сообразила: телепортом она в Эльсинор собралась. Телепортом только высшие иерархи Единой Церкви пользоваться могут. И ведь-мы нашей крови до квартеронок включительно. Двоюродная сестра… Лора-то полукровка, оказывается. Надо же. То-то глазки у нас косенькие, то-то мы их вопреки уставу всё время ма-кияжем подправляем… Потому видать брат Бэзил с ней и перемигивался. Почуял, авантю-рист, родственную душеньку.

Пока довезли в обозе - всю душу растрясли, плечо разнылось до полной невозможности. Доплелась до кельи, упала ничком. Слышу - шум в коридоре, костоправы носилки тащат. Именины сердца - комтура Роланда раненого после штурма принесли. В черепе осколок орочьего меча, лежит, охает. Есть всё-таки справедливость на этом свете.
Сразу мне полегчало. Изо всех сил стараюсь виду не подать, как меня роландово увечье огорчает, но улыбка радостная так и лезет. Сестра Лора заглянула, усмехнулась, что, мол, раду-ешься, тварь божия? Знаю тебя как облупленную. Я про вас, сестра преподобная, тоже, мо-жет, кой-чего знаю. И про экзорцизмы ваши еретические и про брата Бэзила, так что не очень-то зазнавайтесь.

С утра по всей крепости суета, беготня, кадеты офицерские сапоги надраивают, офицеры их пинками то за водой для бритья, то за одеколоном в лавочку. Клементина в кабинете затвори-лась, декреталии подписывает. Проповедовать, сталбыть, сегодня не пойдём. У нас, сталбыть, крёстный ход на сегодня намечен.
Брат-эконом ходит мрачнее тучи - недостачу обнаружил. Кто-то свечами, что на крёстный ход предназначены были, сивуху закусывать приладился. А что - пчелиный воск; натуральный продукт, как говорится. У братьев орденских к натуре чутьё тонкое.
Вечером офицеры винца врезали, здравицу Магистру возгласили, построились, свечи-факелы зажгли. "Шагом марш!". Марш. Клементина в мантию завернулась, идёт рядом с Ма-гистром. Я за нею вслед. Как всегда, в темноте чуть не навернулась. Тут меня кто-то под ручку подхватывает: "Во имя Господа, осторожней сестра моя. - Именем его. Спасибо брат… - Ио-анн". Идём, в темноте молитвы-песнопения раздаются.
Любят братья ближе к ночи позажигать. Во всех смыслах. Ходят слухи, что Ордену как-то для торжественного заседания Капитула свечей не хватило - за полночь засиделись. Свист-нули брата Юргена, он мигом без всякой инквизиции ауто-да-фе организовал на пятьдесят персон. Даже лишку получилось. Половиной персон на следующую ночь освещались, во время неофициальной части.
Экая процессия! Ажно на целую лигу! Голоса в темноте перекликаются. "Патер ностер! - Па-тер ностер!" И за патерь и за матерь… Знаем мы вас, братья религиозные. Как со свечками по воду, так "патер", а как уши резать… Пришли к реке, встали в круг, свечки расставили, меди-тируют. Помедитировали, мать Клементина речь зажигательную сказала, и обратно потопали тем же порядком. Братья Клементину обхаживают всячески, кто под ручку поддержит, кто ве-точку от личика преподобного отведёт. "Не почтит ли Преподобная мать временный лагерь Ордена?" Ага, временный лагерь… Засада разбойничья ближе к тракту, чтоб купцы, как те пончики, сами в рот лезли. Мало орденским было Торговую Гильдию поборами обложить, так ещё и грабежом не брезгуют.
Преподобная мать очень даже почтит. Ещё бы ей не почтить. Она хоть и святая, а на молод-цев орденских иной раз глазками своими голубыми постреливает. Ну и где этот ваш времен-ный лагерь? Правильно, у развилки. Для ночных грабежей самое оно.
Клементину в главный шатёр провели, на почётное место усадили. Нас с сестрой Лорой, вроде как свиту, туда же. Брат Иоанн из галантных соображений мне плащик на плечи набро-сил, видать, ушей моих в темноте не приметил. Пустячок, а приятно. Может я при матери Клементине ещё в люди выбьюсь? Из купированных-то эльфов. Все расселись, виночерпий чашу любви по кругу пустил. Брат Иоанн отхлебнул и мне с поклоном передал. Ух! Забори-стое пойло. А говорят, только орки нормальную сивуху гнать умеют. Похорошело. Угрелась я, в плащ брата Иоанна завернулась, к мудрой беседе прислушиваюсь: "И тут-то я ей… - Ага, а вот о прошлом годе, когда мы Дивных заморских эльфов резать ходили… Ну тебя, брат, вечно ты пакость всякую на ночь глядя. Как же это можно, эльфы же… Они ж дивные. - .. вот то был действительно стенолаз, а ты мне про дистилляцию. - Кто?! Я?!"
"Умерьте свой пыл, братья мои! Во имя Господа!". Клементина не дремлет. Братья хоть и не-стройно уже, но с воодушевлением : "Именем его!". Время за полночь перевалило, мать Кле-ментина зевнула разок-другой, сделала знак охране, мол, пора и честь знать. И я за ней.

Наутро сестра Лора подняла чуть свет - новую послушницу привезли. Обоз из пяти телег с нарядами, утварью и пожертвованиями в Орден. Папаша, видать, богатый. Келью для неё вы-мыли, прибрали. Звать послушницу дева Мэриан. Подбородочек твёрдый, волосы гривой взбиты, манеры надменные. Желает наставляться в целомудрии и послушании у матери Кле-ментины, дабы удивить будущего супруга своими редкими добродетелями. Ежели чему её супруг и подивится, так это тому, как скоренько ему на шею уздечку наденут а башку рогами украсят. Те ещё черти у девы Мэриан в глазах пляшут. Надо же - дева. В наше-то время воен-ное, беспокойное… Сестра Лора шепнула, что у Мэриан даже бумага на сей предмет есть с печатью бирнамского лейб-медика и подписями трёх святых отцов. Положим, святые отцы за малую мзду что хошь подмахнут не глядя, а в таком деликатном деле им вообще глядеть по чину не положено, но поверим вам, дева Мэриан, на слово.
Только деву обустроили, в ворота гонец. Лошадь в мыле, сам при последнем издыхании. Лопочет что-то про переговоры, про заговор, про королевскую сестру. И началось веселье. Гонца сразу скрутили, потащили в цитадель, к Магистру на доклад. Ворота закрыли, решётку опустили, дозоры на стенах удвоили, вся крепость как разворошённый муравейник. Я, горь-ким опытом наученная, сразу в погреб. Разбирайтесь, ребята, без меня. У меня до сих пор шрамы на ушах ноют и плечо не зажило.
Уж не знаю, что там за переговоры были, но трупы пришлось неделю подводами от стен вывозить, во избежание эпидемии. Сама наблюдала последствия: гномов когорту в фарш по-рубили, пехотинца какого-то сапёрными лопатками расписали несовместимо с жизнью, наём-ников целую банду ядром из катапульты зашибли. Развлеклись. Из-за чего сыр-бор - непо-нятно. Братья в трапезной перешёптываются, что-де государственный переворот не удался. Вы бы, братья, ещё за мировую революцию взялись. Сапёрные лопатки - самое для этого дела подходящее. Ещё, говорят, ледорубы хороши.
Ещё не все последствия переговоров ликвидировали, новая делегация: Её королевское вы-сочество с дружественным визитом. Высочество - родная сестра королевы Мэг. Где-то я ли-чико её видела… Клементина с Лорой лично встретили, в покои провели. Следом нарочный от магистра скользнул, записку Клементине сунул. Она кивнула, бумажку скомкала.
По моим расчётам, они ещё до десерта не дошли, как выбегает Её Высочества камердинер:
"Королеву зарезали!" Ну, положим, не королеву, а претендентку. Тут же его кадеты молодые расторопные скрутили. За сарай завели, взвизгнул он разок, за сараем-то, да и смолк навеки.
Нашёл из-за чего орать. Мало, что ли, народу Орден на своём веку перерезал? Королевой больше, королевой меньше… Кого надо, того на трон и посадят.
Выходят из покоев Клементина с сестрой Лорой радостные, Клементина ручки платочком кружевным утирает - никак кровью замарала. Замутило меня на всё это смотреть, повернулась я и пошла к себе. Тут сестра Лора меня окликает: "Тони, винца не хочешь?" Гляжу, расселись они с Клементиной под деревцем, дева Мэриан с ними, салфеточка камчатная постелена, кувшинчик серебряный служка из покоев принёс. Цареубийство, значится, отпраздновать ре-шили. Отпразднуем. Глаз уже не отвожу, видала я святость-то ихнюю во всяких позах, кубок беру смело. Отпила глоток. Забористое винцо. А в винце-то эликсир магический, которым королевскую сестру усыпили! Их-то преподобиям хоть бы хны, разве что задремлют прият-ственно, а мне! Магия же! Нету справедливости на белом свете. Уже не звёзды - радуги в гла-зах засияли, и кувыркнулась я аккурат башкой о пень…

Благодать эта не является моим особенным личным даром, напротив: это дар всеобъ-емлющий, доступный каждому живому созданию в любой момент времени. Она пронизы-вает меня насквозь, переполняя трепетом болезненно- сладостным, каким не бывает да-же трепет предвкушения любви, каким НИЧТО не бывает. Я теряю сознание, раство-ряюсь, умираю и воскресаю тысячу раз за секунду. "Я умираю, потому что не умираю". Хорошо сказано. Не помню, откуда. Моя особенность лишь в тысячекратно возросшей восприимчивости. Не видя лишнего, я вижу самое существенное: бесконечное разнообразие, все оттенки Божественной любви, наполняющей мир.

"Тони, Тони! Просыпайся! - А? Чего? - Тони, вставай, вечер уже!" А хоть бы и вечер. Смот-реть надо, чем потчуете. Я, может, от зелья вашего чуть концы не отдала. Я, может, чего-нибудь такого в бессознании навещала, что мне теперь всю жизнь не отмыться… А им хоть бы хны. Встаю. И верно, зарницы вечерние за окошком гаснут. "Ну и дали бы мне, сестра Ло-ра, до утра доспать. Или меня Их преподобие вызывают? - Я вызываю. В Бирнам поедешь со мной, кузина?" И смотрит на меня пристально этак. Кузина, значится. Сестра, значится, двоюродная. Это она не орденский артикул в виду имеет, а другое нечто. Усмехаюсь гнусно: "А ежели я, сестрица, Клементине донесу? - Думаешь, Клементина не знает? Кто ей, скажи на милость, делишки её неприглядные устраивать помогает? Думаешь просто - убийство поли-тическое организовать во имя Господа? Думаешь, орденские отцы ведьм только в виде топли-ва пользуют?" Да уж, точно, не только в виде топлива. При такой-то фигуре завидной. Это вам не мои мощи… Молчу. "И зачем в Бирнам? - Фаза луны нынче особая. Я матери Клемен-тине эликсир составить обещала. Приворотный. Мандрагора только на бирнамском кладбище нынче осталась". Кладбище, значит. "Это не то ли кладбище, куда советника Бэзила давеча снесли? - Типун тебе! Он живой. Его даже домой на поруки отпустили!". Тут-то она язычок и прикусила. Ага! И на старуху, значится, проруха бывает. Смотрит на меня, просительно этак. "Ладно, Тони. Не ерепенься. Поедешь? Боязно одной-то". Сразу бы так. Поеду. Осточертела мне келья и крепость, и рожи эти преподобные, солдафонские.
До самого Бирнама Лорин телепорт нас не дотянул, пришлось по лесу пробираться. Лю-бовь, значится… И куда эту дуру на ночь глядя понесло? Так я и поверила, что сегодня фаза луны подходящая для колдовства. Я б сказала, для чего эта фаза подходящая, когда никакой луны, почитай, и нету. Шумел камыш… Ряса "шур-шур-шур"… Сестра Лора, голубушка ты моя, это у тебя ночное зрение и путеводная звезда в лице твоего бирнамского задохлика, а я куриной слепотой… Пенёк, мать его…
"Стой, кто идёт!" Это уже "дежа вю" называется. Это уже нечестно. Это я в припа… то есть в пророческом экстазе проглядела. Ходу, сестра, ходу! А толку… Это тебе не орденские верзи-лы, здесь профи… Нечисть. Самая что ни на есть нечисть.
Очнулась. Лежу на полу в пещерке известковой, руки связаны. Сестра Лора в отключке ря-дом валяется. Её-то за что… Тоже ведь вроде нечисть. У ней и амулет ведьминский есть, еже-ли в её обширном бюсте поискать. Фляжку не забрали, побрызгала ей водичкой в лицо. "Просыпайся, сестрица". Только она глазищи свои ведьминские открыть успела, меня опять как прихватит…
Я вижу, как исчезает, растворяется в воздухе силуэт приподнявшейся на локтях сестры Лоры. "Fare thee well", - как говорят благородные из людей. В жертву, похоже, принесут только меня. Малость яду парализующего, потом в костёр, согласно обычаю этих лесов. Почему-то совсем не страшно.
Моя дурацкая куриная слепота куда-то делась, и я легко разбираю буквы на бумаге, различаю самые тонкие трещинки на стенах пещеры и маленькую звёздочку в созвездии Стожар, по ко-торой обычно проверяют остроту зрения. Завтра кроме пепла от меня ничего не останется.
Я лежу под небом скользящих созвездий. (Автор, должно быть, орочьей сивухи хватил; по-сле неё созвездия так скользят, что глаза на лоб лезут).
Посреди пустыни. (Ну, это так, фигура речи. Жили же отцы-пустынники в лесных берлогах).
Посреди Небесной Палестины, обещанной Ордену. (Чёрта с два Орден её получит).
Аминь.

Из дневника Джо, тролля-летописца:
"В брошенном лагере нотуанов нашёл мёртвую эльфу. Тело уже остыло. Совершен-но непонятно, что именно с ней сделали. Явных следов насилия, кроме старых шрамов на ушах, не заметно. Одежда цела, лицо спокойное, а то бы я подумал, что умерла со страху, такое на моей практике случалось. Нашёл рукопись. Понял, что из корпора-тивной солидарности просто обязан похоронить. Лопаты, естественно, рядом не слу-чилось. Натаскал валежника, набросал сухих травок подуховитее, уложил это чудо сверху. Симпатичная была. Поджёг. Места тут торфяные, того и гляди пожар, при-шлось наблюдать за процессом от начала до конца. Горелым мясом надышался - век не забуду".