...Жара. Из приоткрытой балконной двери тянет горячим душным сквозняком и пахнет расплавленным асфальтом. Шорох сотен шин, короткие тягучие гудки тонут в знойном мареве. Тяжело и лениво вздыхает на окне полупрозрачный переливчатый тюль, медленно вздымается и опадает - как крылья бабочки...
- Эва, ты опять курила? - укоризненный, глубокий, очень красивый голос.
Молодая женщина, растянувшаяся на пестром диванчике - черные кудрявые волосы собраны в пышный "конский хвост", джинсовые шортики, красная маечка на тоненьких лямочках, томик стихов под ухом - переложила голову с книжки на подушку, протянула жалобно:
- Мурр, не ругайся, а? Жарко...
- Ну что мне с тобой делать? - вздохнул Андрей. Сунул руки в карманы шортов, потом вытащил, протопал к столу, где в коричневом керамическом башмаке предательски красовались следы преступления - останки выкуренной сигареты, мрачно покосился на жену, сгреб со стола пепельницу, повторил еще раз, уже сдаваясь: - Ну что мне с тобой делать...
Эва оживилась, почувствовав в его голосе слабину:
- А поехали купаться, а?
- Прими душ, - посоветовал Андрей в ответ. Тащиться во двор, заводить на жаре машину, час задыхаться в раскаленных пыльных пробках, и все ради того, чтобы разок окунуться - и тут же назад?.. Ну уж нет.
Эва печально вздохнула, перекатываясь на спину, потом стерла тыльной стороной ладони со лба несуществующий пот, не глядя потянулась за лежащим на полу журналом и принялась себя им обмахивать. На хорошеньком смуглом личике - страдальческое выражение, в глазах - вселенская скорбь... Андрей не выдержал, отвернулся.
- Ну ладно, - буркнул под нос, сдаваясь уже окончательно, - так уж и быть, собирайся, поедем... Но учти - в последний раз!
Она оказалась на ногах одним прыжком, восторженно захлопала в ладоши, оживленно затараторила:
- Ой, правда-правда-правда?! Ой, милый, какой ты ми-и-илый, подожди, я сейчас, только за новой пачкой сбегаю, у меня сигареты кончились - тут близко, прямо через дорогу!.. Ой, ура! У всех мужья как мужья, а мне досталось - сокровище!..
Махнула густым хвостом, прокрутилась на пятках, сияя щедрой улыбкой - словно хотела каждый уголок комнаты осветить - упорхнула, прежде чем Андрей успел хоть слово вставить, только дверь хлопнула...
- Ну, Эва... И ключи даже не взяла...
Побрел на кухню, с отвращением вытряхнул в ведро окурок. На зеленой клетке обоев распустились овальные ярко-алые часы - Андрей покосился на них, мысленно выругавшись. Как пятно кровавое, - подумалось.
Через десять минут Эвы еще не было.
- Ну, Эва!.. - тихо, пытаясь подавить нарастающее раздражение. И добавил угрюмо, обращаясь к часам: - Сейчас рассержусь...
Пятнадцать минут. Двадцать. Двадцать пять… Двадцать пять минут! Не выдержав, Андрей вышел в темноватую прихожую, привычной ногой нащупал сандалии слева от обувной полки - опять Эва на место не поставила… Подъезд - словно прохладный колодец, непросвечиваемый солнцем, тяжелая дверь - улица бьет по глазам резким светом, слева - поток машин, гудит, шумит, блещет, спереди - тяжко трепещут листьями топольки в жалконьком пыльном скверике… Свернуть за угол - ну где она там, ох, что я ей устрою, если она опять заболталась с продавщицей сигарет!.. - а что это там посреди доро…
"Скорая" ехала полчаса. Опоздала примерно на столько же. Пробка. Неровные гудки вытянувшихся змеей машин - как всхлипы... Осколки стекла. И красная, ярко-красная кровь на выбеленном солнцем асфальте...

…Лето. Двор-расщелина между скалами многоэтажек. Пыль. Каштановое дерево - прохладные темно-зеленые листья, похожие на растопыренные пальцы, тень на земле переплетается с солнечными пятнами. Ровно и басовито гудит невидимый шмель. Качели, скамеечка, деревянная песочница с облупленным грибком, в ней девочка - лет, наверное, десяти, головка клонится под тяжестью огромнейшего белого банта, белое платьице без рукавов открывает поцарапанные коленки… Кожаные сандалики аккуратно стоят на бортике песочницы - ждут хозяйку. Время от времени сдувая с глаз легонькую светлую прядку, девочка сосредоточенно нагребает в лежащее на боку красное ажурное ведерко пластмассовой лопаткой серый, подозрительно напоминающий пыль песок. Тот просыпается сквозь дырочки - новое движение лопатки, новая порция попадает в ведерко - тонкие струйки сыплются сквозь стенки, собираясь под ведерком в аккуратный холмик...
Мужчина. Шорты выше колен, полосатая футболка, нос с горбинкой, темные всклокоченные волосы - еще тридцати нет, а уже седина… Небрит - уже давно. В глазах - налет безумия. Пыль на ногах, цепочка следов на давно нехоженой земле загибается плавной синусоидой...
- Ну? - не поднимая глаз от ведерка, довольно-таки агрессивно интересуется девочка. - Чего приперся?
Мужчина молчит, глядя на летящую мимо бабочку - большую, яркую, с роскошными синими крыльями пронзительно-небесного оттенка, отливающими на солнце металлом.
- Вот и хорошо, что молчишь, - сообщает девочка одобрительно. - А то развелось вас тут - минуты покоя не даете… Ты, кстати, за кем пришел?
Мужчина вздрагивает, взгляд на секунду приобретает осмысленное выражение.
- Жена, - глухо, как из-под земли. - Эва…
Девочка замирает ненадолго, потом пожимает плечами и снова возвращается к своему занятию. Равномерно движется лопатка, равномерно сыплется песок.
- Извини, не могу. Ее - не могу...
Молчание. Деловитое гудение невидимого шмеля. Бабочка возвращается, пролетает в опасной близости от лежащей на земле тени. Девочка откладывает лопатку в сторону, синие глаза смотрят из-под челки устало:
- Я же сказала - не-мо-гу. Не в моих это силах, ясно?
Молчание. Мужчина садится на корточки, закрывает лицо руками. Солнце светит все ярче и ярче, гигантский диск на полнеба - отчего-то кажется, что оно очень близко, только протяни руку - и огненный шар сам ляжет тебе в ладонь... Шуршит от еле слышного ветерка каштан, качается по земле уродливая бесформенная тень.
- Спи, моя радость, усни…
У него очень красивый голос, низкий, мягкий, глубокий - берет за душу, пленит, чарует, завораживает...
- В доме погасли огни...
Дело уже не в голосе. Песня живет сама по себе, дышит, взлетает на крыльях тоски, и небо расступается перед ней, пропуская вперед - не колыбельная, реквием по той, что уже не проснется...
- Глазки навеки сомкни,
Спи, моя радость, усни...
Так можно петь только раз в жизни. Петь сердцем, выплескивая боль и тоску в каждый звук, в сумасшедшей надежде, что она где-то тут, что она услышит... Последнее "спокойной ночи", когда хочется сказать - "прощай"...
Тишина. Все замерло - ни шороха, ни движения. Стих шмель, и даже солнце попятилось, удивленное - как этот человек может светить так ярко? Откуда в нем столько любви?..
Девочка поднимает глаза. Две живые блестящие дорожки на мертвенно-бледных щеках.
- Хорошо. - Голос усталый-усталый, словно ему уже тысяча лет. - Эва вернется... Смотри не пожалей. Но запомни: по дороге из царства теней вы не должны оглядываться. И еще одно: петь ты больше не будешь.
...Лето. Каштан, двор, грибок, пустая скамеечка... Девочка, сосредоточенно выгребающая песок в ажурное ведерочко. Оно наполняется, и она переворачивает его движением ловким и быстрым - на деревянном бортике рядом с сандаликами появляется аккуратный кулич.
- Люди часто ненавидят тех, перед кем они виноваты... Как думаешь, они обернутся? - она глядит в сторону скамейки. Кажется, что в ее глазах - серая цепкая паутина, не упускающая ничего из происходящего вокруг. Невидимый собеседник молчит, и девочка повторяет вопрос, склонив голову к плечу и любуясь куличом, словно произведением искусства:
- Думаешь, они смогут?..
...Дерево тревожно шуршало. На земле билась бабочка, запутавшаяся в тенях, как в тенетах.

- Эва. Эва, Эва, Эва... - как молитва, как заклинание.
Карие глаза. Черный зрачок-точечка, съежившийся от холода, золотые искорки на радужке - словно пыльца, слипшиеся ресницы - стрелочками... Белая кожа - словно от вечной мерзлоты; хрупкая красота - Господи, какая хрупкая! - и сердце щемит от нежности, и хочется закутать в свою кожу, чтобы оградить от каждого дуновения ветра...
- Родная. Родная моя...
Прижалась к его плечу, дрожит мелко, вцепившись обеими руками в его ладонь - лапки ледяные, сама замерзшая... А за окном - жара, лето, гудят машины.
- Все. Уже все. Ты со мной.
Отодвинулась, странное, полупонимающее выражение, брови хмурятся…
- Андрей, что у тебя с голосом?
Попытался засмеяться - отчего-то не получилось, улыбнулся половиной рта, провел рукой по волосам.
- Это ничего... - шепотом, чтобы не напугать ее еще больше. - Это неважно, я обойдусь, ты же меня не за голос любила, верно?
Плачет. Вздрагивает беззвучно, отворачивает лицо...
- Эва, ну что ты. Ну что ты, глупенькая, дурашка моя...
Разворачивает ее к себе, осыпает поцелуями щеки, веки... Соль на губах, влага на коже, глаза опухли...
- Андрей. Хочешь, я брошу курить?

Пустота. Пустота. Пустота. В мире нет ничего, мира нет, и больно задыхаться воздухом. Все серое. Асфальт серый. Вокруг - серый асфальт. Он стоит на коленях. Резинка, едва удерживавшая ее тугие волосы, порвалась, и пряди некрасиво разметались по земле. Черные пряди - по серому асфальту. Он мурлычет что-то себе под нос и начинает их расправлять. Вытягиваются кольца, распрямляются кольца, и кажется - черные извилистые змеи растут из ее головы. Волосы разложены аккуратно. Теперь красиво. Небрежно, полуосознанной лаской касается ее виска - и отдергивает руку. Липкое. Красное. Кровь. Алая блестящая маечка, и кажется - это тоже кровь, она вся одета кровью, а мира больше нет, зачем мне теперь мир?.. - серо, пусто, и больше уже ничего не будет - родная, кажется, мы умерли...
- Эва!..
Он сел на кровати рывком. Темнота тикала будильником на прикроватной тумбочке, стрелки светились зеленым - половина четвертого. Неправильное светлое пятно на ковре - футболка, лежит с вечера... позавчерашнего, кажется. Сердце бьется, бухает гулко, как медный колокол. Наверное, оно пустое, и лишь молот ходит взад-вперед, взад-вперед, ударяясь в стенки... Что за бред.
Эва заворочалась рядом - живая, теплая, сонная. Пробормотала что-то невнятное - то ли "спи", то ли "тише". Андрей усмехнулся, откинулся на подушку, заложил руки за голову. По потолку скользили неровные, очень быстрые полоски света - сначала широкие и тусклые, потом все уже и ярче - и снова начинают тускнеть - шторы задернуты неплотно, вон и щелочка, а мчащимся мимо машинам только того и надо... Кошмар отступал, уходил куда-то в дальний уголок сердца. "Никогда не отдам. Не отпущу - ни за что".
Он повернул голову, и внезапно ему стало страшно. Ему показалось, что ее половина кровати пуста, что волосы на подушке - лишь сгусток мрака, а под смятой в складки простыней нет тела...
- Эва, - шепнул он в темноту. Она не ответила, не проснулась, и он позвал еще раз - громче, настойчивей: - Эва!
Она так и не откликнулась. Но наваждение уже ушло - само.

- Андрей!
- У?
- Ты обещаешь не обижаться?
Он усмехнулся. Это было что-то новенькое, обычно она успевала сказать мысль прежде, чем додумает ее до конца.
- Обещаю, - сообщил он милостиво. Эва походила по комнате, покрутила на пальце обручальное кольцо, потом подошла к окну и зачем-то открыла форточку.
- Только не подумай, что я как-то хочу тебя задеть, - вяло выпалила она, рассматривая что-то на улице, - но с пением теперь ведь и правда покончено... Вот я и думаю - а что, если мне снова пойти работать? Хватит, насиделась я дома...
Он подошел к жене сзади, обнял за плечи. Спросил в самое ухо - вышло немного насмешливо, короткие волоски на виске привычно щекотали губы:
- Опять секретаршей? Кофе, компьютер, ненавистные десятисантиметровые каблуки?
Молодая женщина не ответила. Только плечи напряглись под его ладонями.
- Милая, вот увидишь, я найду работу, - сказал он уже мягче - без особой, впрочем, убежденности. - Разве тебе так плохо дома? - и добавил после еще одной паузы: - Да и сколько ты таким путем заработаешь?
- Но я же тебе хочу помочь... - глухо, с обидой.
- Эва... - он вздохнул. Ну что ты с ней поделаешь! Проворчал устало, отворачиваясь к окну сам и отпуская ее плечи:
- Ладно. Делай как знаешь... Все равно ведь поступишь по-своему, злючка моя упрямая...
Он думал - она вспыхнет улыбкой, той самой, прежней, беззаботной, искрящейся улыбкой, которую он так любил в ней раньше. Но она только кивнула - медленно, настороженно, словно пробуя его разрешение на вкус...

...Дождь. Блестящий, нарядный, быстрый. Небо еще хмурится серо, но тучи вот-вот разойдутся, и оно засверкает свежей голубизной - нежной, по-осеннему прохладной и далекой. Машины шли медленно, низко, плотно прижавшись к земле, напряженно вглядываясь вперед огненными глазами-фарами и угрожающе помахивая "дворниками"; черные отражения, придавленные немалым весом, скользили под ними по промокшему насквозь асфальту. Вода уходила в решетку, шумно и пенисто клубясь вокруг нее и просачиваясь между ее пальцами; изредка она прихватывала с собой всякий сор - листья, веточки, клочки газет, и тогда Андрей, прижавшийся зонтиком к стене дома, болезненно морщился - словно вода стекала не под землю, а ему за шиворот.
...А время все шло. А Эвы все не было...
Он ощупывал взглядом людской поток. Закрытые одинаковыми серыми зонтиками, они спешили мимо него - втянув голову в плечи, поеживаясь от неожиданно знобкого ветерка - и никак не желали распадаться на отдельные лица - пустые серые люди под серыми зонтиками, и никому из них не было до него никакого дела... А Эва все не шла, и мир стремительно утрачивал краски, становился прозрачным и неосязаемым, растворялся в призрачной пелене дождя...
- Дорогой, ты что тут делаешь?..
Она. Волосы спрятаны под аккуратную черную шляпку, ярко-алый скользкий плащик, по подолу стекают дорожки воды, лакированные сапожки с маленькими тоненькими каблучками...
- Я волновался. - Это было сказано сухо, с напряжением. Раньше она никогда не называла его "дорогой" - либо "милый", либо "Мурр": говорила, что он такой же надежный, основательный и немного забавный, как кот из романа Гофмана...
- Ты? Но отчего, я же сказала, что буду у Люны! - удивилась Эва, подныривая под зонтик и беря мужа за локоть. Свой зонтик она сложила и повесила на запястье, где он и болтался, то и дело порываясь насквозь промочить сумочку, которую она несла в руке. - Пошли! - и Эва потянула мужа к подъезду.
- Я звонил Люне, - тихо произнес Андрей. - Ты уехала от нее час назад. Целый час, Эва! А тут идти - едва ли десять минут...
- Я была в магазине, - сообщила она беззаботно. - Присмотрела фарфоровую собачку для большой комнаты - непременно куплю с получки... Ой, да я и забыла сказать! - она остановилась, покосилась на него, потом зачастила восторженно: - А Люнин муж щенка домой принес! Такой смешной, черный, лохматый и совсем еще маленький! Все время тапок у меня с ноги норовил отъесть, а я не дала, - добавила она с гордостью, мельком глянув на вышеупомянутую ногу.
- Ты бы хоть позвонила, - сказал Андрей беспомощно. - Ты... ты же помнишь, мало ли что...
Эва выпустила его локоть, взглянула вниз - быстро, словно опасаясь встретиться с ним взглядом. Под ногами были отражения. Два - его и ее, оба черные и промокшие...
- Но я же не говорила, когда вернусь, - возразила она шепотом. - И не обещала, что от Люны поеду сразу домой...
- Хорошо, - терпеливо согласился Андрей. - Но в следующий раз, будь так добра, все-таки звони.
- Но... - она все еще пыталась что-то возразить.
- Что? - спросил он.
- Нет, ничего. - Она стянула с головы шляпку и вышла из-под зонта. Дождь стекал по ее голове, мочил собранные на затылке в аккуратный пук волосы, а она шла сквозь него, неестественно прямо держа спину, неестественно осторожно ставя ноги - маленькая, напряженная, гордая фигурка... Глядя ей в спину, Андрей неприязненно подумал, что она опять в красном - как тогда...
Вечером она надела ярко-алую ночную сорочку. Он постоял за ее спиной, следя за тем, как она щеткой расчесывает волосы перед зеркалом, старательно считая движения, потом спросил негромко:
- Звездочка, а тебе обязательно все время носить красное?
На секунду она замерла - он видел, как остановилась ее рука - но ничего не сказала и продолжила расчесывать волосы, все так же усердно считая, сколько раз она провела по ним щеткой. Он постоял за ее плечом, следя, как шевелятся в зеркале ее губы, потом побрел в кровать. Она посидела еще немного, затем отложила щетку в сторону, встала и пошла в ванную. Бесшумно закрылась дверь, и он услышал звук льющейся воды. Он вслушивался в монотонное однообразное шлепанье душевых капель, затем его что-то кольнуло, он откинул одеяло и сел. Подумал еще немного - и неуверенно вышел в коридор, забыв надеть тапочки. Подергал дверь ванной.
- Эва!
Она не отзывалась. Он подергал ручку еще раз - и, закусив губу, с силой рванул вниз. Щелкнул, ломаясь, замок. Дверь отворилась. Эва сидела на краешке ванны, все еще в злополучной ночной рубашке, и плакала, уткнувшись лицом в ладони. За ее спиной бесновался задернутый занавеской душ, от горячей воды запотевало зеркало.
Андрей шагнул к жене. Она вряд ли увидела его, но инстинктивно скорчилась и попыталась поджать ноги - в итоге едва не полетела назад, в ванну, и он еле-еле успел рвануться вперед, чтобы ее поймать. С трудом отнял руки от ее лица - на него глянули мокрые, распухшие и совершенно несчастные глаза.
- Звездочка, ну что ты... - он чувствовал себя то ли свиньей, то ли идиотом. Сел на край ванны рядом с ней. Она заговорила торопливым шепотом, пытаясь раскачиваться взад-вперед, насколько ей это позволяла обнимающая ее рука, и он едва мог разобрать ее слова за плеском льющейся воды - наконец не выдержал и закрутил кран, едва не обжегши руку. Она говорила, что виновата перед ним. Она называла себя бессердечной легкомысленной эгоисткой, ругала черствой неблагодарной тварью, бесчувственной и необязательной. По ее словам выходило, что только такой ангел, как Андрей, может терпеть ее ужасный характер, любой другой на его месте уже давно не выдержал бы и сбежал. Как ему это только удается? Она подняла на него глаза - уже сухие, но все еще горячие и красные, хлюпнула носом и пообещала, что никогда, никогда больше, ни за что в мире не наденет этот цвет! И даже ногти будет красить другим лаком. Синим. Или нет, фиолетовым! И будет звонить ему и с работы, и из гостей. И заведет себе фиолетовую помаду, а старую выбросит в форточку. На этом месте Андрей невольно фыркнул, представив себе Эву с лиловыми губами, и сообщил, что уж без этого сомнительного и несколько трупного цвета он как-нибудь проживет. А красный нужно ликвидировать в первую очередь с ее заплаканных глазок... И рассеянно скользнул ладонью по ее плечу, машинально прикидывая в уме, сколько шагов от ванной до кровати.
...Ночью Эва плакала и звала мужа по имени. Он разбудил ее, после чего едва уснул сам. А она так и пролежала до утра в его объятиях без сна.

День рождения Люны праздновали в узком кругу: сама виновница торжества, ее муж Аскольд, Эва и Андрей. И закуски, и второе были уже благополучно съедены, и женщины унесли грязную посуду на кухню, пообещав вскоре вернуться с тортом и чаем. Мужчины сидели за опустевшим столом молча - с тех пор, как Эва на правах еще школьной подруги упорхнула на кухню помогать хозяйке, разговор упорно не желал клеиться. Негромко журчал новостями телевизор; миловидная дикторша вещала с экрана о последних событиях в мире. Вертелась под ногами Кенди, требуя от хозяев и гостей внимания и ласки.
Распахнулась дверь кухни - шум воды, позвякивание посуды - и в комнату прискакала Эва, завернутая в зеленый хозяйский фартук поверх нарядной одежды: тоненькой белой блузки и свободных черных шелковых брюк. Окинув комнату взглядом тревожным и сосредоточенным, Эва старательно вытерла мокрые руки о фартук, сгребла со стоящей налево от двери тумбочки телефонную трубку и принялась набирать номер.
- Ты что делаешь? - поинтересовался Андрей, до этой минуты не без любопытства наблюдавший за ее манипуляциями.
- Тебе звоню, - рассеянно откликнулась Эва, прижимая плечом трубку к уху и выстукивая по тумбочке какой-то мотив. - Чтобы ты за меня не волновался... А что?
- Да, но ведь я же тут! - удивился в ответ муж. Повеселевший Аскольд внезапно и громко заржал, а Эва, до которой комизм ситуации упрямо не желал доходить, посмотрела на него недоумевающе, потом мрачно сказала: "Тьфу", - положила трубку на рычаг и снова умчалась на кухню.
Женщин не было уже довольно долго. Вот-вот должен был начаться блок спортивных новостей, и Аскольд предложил:
- Слушай, Андрей, будь другом, сходи посмотри, где они там застряли, а?
Гость взглянул на него чуть ли не с благодарностью.
- Ага, сейчас.
Он поднялся со стула и отправился разбираться. У самой кухни остановился.
- ...красную рубашку? Она тебе очень шла, - донесся из-за двери голос Люны.
- Не хочу расстраивать Андрея, - отвечала Эва так тихо, что он едва расслышал.
- А волосы? Твои расчудесные волосы? - не унималась подруга. - Их-то ты зачем обстригла? Что, тоже он попросил?!
Эва помедлила с ответом.
- Нет. Это уж я сама так захотела, - раздался наконец ее голос. И повторила медленно: - Я сама...
- Ну и дурочка! - возмутилась Люна. - Такие красивые волосы!.. Эх, ты...
Андрей толкнул дверь. Эва сидела на высоком табурете, облокотившись на краешек стола, и задумчиво курила, стряхивая пепел в коричневый керамический башмачок, точь-в-точь такой же, как у них дома. Возле ее правого локтя красовался поднос с чашками, и Люна - свежая блондинка, мягкая и проворная - как раз ставила на него белую фарфоровую сахарницу. Из распахнутой форточки у них за спиной бушевала осень, наполняя кухоньку запахом облетающей листвы и дождливого ветра.
Андрей посмотрел на Эву и сигарету - как он надеялся, достаточно выразительно. Эва посмотрела на мужа, затем опустила взгляд к руке и покраснела - медленно и мучительно.
- Андрей, вы с Аскольдом что же - нас уже потеряли? - весело спросила Люна, снимая со стола поднос. - Так быстро?.. Мы уже все, совсем все и сейчас появимся... Пошли, Эва, - добавила она немного начальственно. - Возьми заварник... и еще чайник с плиты не забудь, осторожно, он горячий!.. вот так...
- Да, мы вас уже совсем... потеряли, - произнес Андрей, избегая глядеть в сторону стола. Когда он вновь отважился туда взглянуть, в пепельнице лежала тонкая, наполовину выкуренная, сломанная сигарета, а Эва преувеличенно возбужденно хлопотала около плиты, норовя заслониться от него Люной и отчаянно путаясь у той под ногами.
...Ночью они возвращались домой - по гулкому безлюдному проспекту, осененному голубоватыми огоньками фонарей и агрессивными всплесками мчащихся мимо машин. Тротуар заслоняла от проезжей части шеренга деревьев. Мокрые листья липли к асфальту, и черные лужи под ногами - там, куда не доставал свет фонарей - казались бездонными.
Андрей тихо и вежливо спросил, не передумала ли Эва бросать курить. Она с жаром ответила, что нет, конечно же не передумала, ты что! И принялась его убеждать, что это была случайная сигаретка, она не нарочно, честное слово, просто Люна предложила, а она машинально взяла, потому что нечаянно забыла, но такого больше никогда-никогда не повторится!.. Андрей пробормотал успокаивающе, что верит ей, разумеется, верит, выучилась же она в конце концов звонить домой - уж если не с работы, то хотя бы от Люны... Эва помолчала, тихо пискнула, с размаху влетев в очередную попавшуюся на пути лужу - Андрей поддержал ее за локоть - и наконец спросила виновато и чуть слышно:
- Наверное, мне надо бросать эту работу? Да?
Он не ответил.
...Они шли по проспекту - мимо наглухо зашторенных витрин магазинов, мимо открытого двадцать четыре часа в сутки супермаркета, по размерам сильно смахивающего на собачью конуру, мимо раздвоенных наверху фонарей, напоминающих обнявшихся змей - и им обоим все сильней казалось, что вот уже не одну вечность они бредут по ночному городу, отыскивая дорогу к давно исчезнувшему дому.

На смену осени шла зима. Все меньше и меньше оставалось листьев на обнажающихся деревьях, все выше и голубее становилось осеннее небо в те короткие промежутки, когда его не заслоняли огромные серые тучи, привольно и быстро мчащиеся вперед, чтобы уступить место новым громадинам. Температура опустилась ниже нуля и основательно там укрепилась, не собираясь поддаваться ни на какие уговоры потускневшего и ослабевшего солнышка, которое, к тому же, еще и появлялось исключительно редко.
Эва бросила работу. По утрам, когда Андрей уходил на свою, мысленно хваля себя за вовремя полученный диплом бухгалтера, она обычно еще спала. Вечером, когда он возвращался, его неизменно ждали горячий ужин и жена, готовая терпеливо выслушать его рассказ о событиях на работе.
Он заметил за ней одну странную новую привычку. Каждое воскресное утро она вставала чуть свет - очень тихо, чтобы не разбудить Андрея, которого опрометчиво полагала спящим, - и, так же бесшумно одевшись, уходила из дому. Возвращалась она обычно к завтраку - улыбчивая и посвежевшая. Несколько раз он пробовал приставать к ней с расспросами на эту тему - она либо отвечала уклончиво, либо вовсе молчала, и постепенно он уверился, что у ее вылазок не было конкретной цели - она просто бродила по городу и смотрела на людей. Один раз она принесла с прогулки букет листьев - желтовато-коричневых, с обтрепавшимися краями, сладко пахнущих осенним увяданием. Андрей задумчиво заметил, что раньше у нее таких увлечений не наблюдалось, жена недоверчиво на него покосилась, пытаясь определить, рассердился он на нее или нет, с опаской спросила, не зол ли он на нее за короткую стрижку, и больше букетов домой не носила.
Близился день рождения Эвы. Андрей уже знал, каким будет его подарок. Щенок. Маленький рыжий нахальный таксенок, которого ему предложил один из старых приятелей. Собачка для Эвы, чтобы ей не было одиноко, когда он уходит на работу... Ей же нравилось возиться с Люниной Кенди, так ведь?..
...Она сидела на кровати. Он стоял перед ней, протягивая ей корзинку со щенком. Малыш спал.
- Вот. Это тебе, - сказал Андрей. - Чтобы частица меня всегда была с тобой рядом. И чтобы тебе не приходилось больше гулять по утрам одной...
Эва выслушала его внимательно, но подарок так и не взяла, и он принужден был поставить корзинку на кровать. Она смотрела на мужа как-то странно, и сколько он ни вглядывался в ее лицо - так и не смог истолковать его выражения.
- У всех мужья как му... - напряженно начала говорить Эва и осеклась. Помолчала немного - и вдруг расхохоталась, громко и неестественно. Заглянула в корзинку, все еще смеясь, потом подняла глаза на Андрея.
- Я назову его Цербером, - сказала она просто и весело. - По-моему, это имя ему очень подходит - как считаешь, дорогой?
Андрей не сразу нашелся, что ответить.
- Это глупая шутка, - наконец вымолвил он с усилием.
- О, это вовсе не шутка, - радостно заверила его Эва. Ее улыбка была все столь же ужасающе ясной, глаза - нежными и чистыми. - Твой пес будет караулить меня, как Цербер - выход из подземного царства, и куда бы я ни шла, куда бы ни направлялась - он никогда не оставит меня, всегда будет напоминать о том, что было - верно ведь, дорогой? А потому, - прибавила она, подобрав под себя ноги, - Цербер для него - самое подходящее имя...
- Как ты можешь так говорить. - Голос Андрея был спокоен и выдержан. - Ты же помнишь, где и почему я отдал за тебя голос - самое дорогое, что у меня было... И кто в этом виноват, - добавил он с нажимом.
- Ах вот как! - перебила его Эва по-прежнему улыбчиво. - Так значит, голос - самое дорогое, что у тебя было?..
Чтобы не закричать, она зажмурилась. Когда снова начала видеть, Андрея уже не было. Только глухо хлопнула в отдалении входная дверь.
Разбуженный хлопком, маленький Цербер открыл глаза и заскулил. Эва легла на незастеленную постель, обхватила руками подушку и отчаянно разрыдалась. Она все плакала и плакала - несчастная маленькая бабочка, так и не нашедшая дороги из царства теней.
Глухо выл Цербер.

Москва, апрель 2002г. AD