1.

- Мой зайка! Мама, где мой зайка?
...На вид им было лет тридцать пять на двоих. Мать и дочь - даже для глаз глухого наблюдателя: одинаковые черты лица - мелкие, плохо запоминающиеся, чуть заостренный подбородок да еще, пожалуй, рот слишком великоват - вот и все, а так - совсем обычные лица, такие и в памяти-то держатся только пока смотришь на них, а стоит отвернуться - ускользают... Светлые волосы: у женщины - стрижка до плеч, у девочки - два хвостика, затянутые тугими резиночками: красной и коричневой. На матери - джинсы, облегающая водолазка, светлая расстегнутая ветровка, черная сумка через плечо, на дочери - темные брючки, лиловая курточка с Микки Маусом, на спине - плюшевый рюкзачок в виде медвежонка, в руках - букет ярко-желтых тюльпанов. Обеих - и мать, и дочь, - только что выплюнула на обильно орошенную недавним дождем платформу Киевского вокзала зеленодверая нарская электричка.
- Где бы он ни был, - откликнулась Анна, - если мы начнем обсуждать это прямо сейчас, нас затопчут. Пошли скорее, Жан.
В принципе, она была не столь уж неправа: несмотря на утро выходного дня, электричка пришла в Москву отнюдь не пустой - нагруженные дачники с нарциссо-тюльпанами в руках, тащащие за собой свое четвероногое или двуногое хозяйство; подслеповато щурящийся пенсионер - тёмно-синий китель, вся грудь в медалях; молоденький милиционер; какие-то бабки, какие-то мужики... Вся эта толпа шла к метро; мать и дочь принуждены были взяться за руки, чтобы не потерять друг друга в привокзальной сутолоке, так что разговор о местонахождении зайки пришлось прекратить.
Возобновился он уже в метро - им удалось сесть, не сразу, правда, но все же удалось.
- Мам, по-моему, я его потеряла... - грустно сказала девочка.
- Да где ж ты его могла потерять? - отозвалась мать. "...следующая станция - Арбатская!" - непререкаемым тоном объявил динамик; "фффыхх-шшшыхх", - согласились с ним двери; матери пришлось повторить еще раз: - Да где ж ты его забыть могла? В электричке, что ли? - так мы вроде ничего из рук не выпускали...
Жанна промолчала.
- Ну посуди сама, - сказала Анна через одну остановку. - Зайку ты с собой к бабушке брала? - брала. До бабушки он доехал? - доехал. Ни в автобусе, ни в электричке ты его потерять не могла. Значит, он остался у бабушки. На будущей неделе нам все равно к ней ехать - вот ты зайку своего и заберешь.
- А он точно там? - шепотом спросила дочь. Мать хотела ответить что-то резкое - не успела: тот же восторженный голос объявил: "...переход на Кольцевую линию и станцию Чкаловская. Уважаемые пассажиры, при выходе из поезда не забывайте свои вещи. Если вы обнаружите..."
Не дожидаясь дальнейших указаний о том, что следует делать с обнаруженной бомбой, Анна схватила дочь за руку и выскочила из готовых вот-вот захлопнуться дверей вагона. На Чкаловской им снова удалось сесть: первая остановка, вагоны подъезжали пустыми. Можно расслабиться, почитать газету или даже немного подремать: до их остановки еще двадцать пять минут.
- Мам, а... - робко начала девочка.
- Что? - спросила женщина, доставая из сумки черную гелевую ручку и АиФовский сборник сканвордов.
- Ничего, - пробормотала дочь.
Анна перегнула книжечку пополам. Ящерица, пять букв, вторая "а" - варан, наверное... Мэрилин... - ну, это ясно, "Монро"... автор "Энеиды" - Вергилий, quidquid id est, timeo Danaos et dona ferentes... Дался ей этот зайка... Как отцовские подарки терять - так она убивается, а как мои - так хоть бы раз вспомнила... сережки золотые потеряла, еще бабушкины, между прочим - даже не расстроилась... Напасть, три буквы, первая "м" - муж?.. нет, не подходит. Странно. Самая что ни на есть напасть. ...Так, вторая "о" - должно быть, мор...
Про зайку Жанна больше не спрашивала.
...Улица встретила их мелким, но от этого не менее противным дождем, лениво сочащимся из наползающих с запада серых туч с чернильно-фиолетовыми разводами. Анна открыла зонтик; девочка шагнула под него, уцепившись за материнский локоть и выставив перед собой букет. Ветер тут же решил, что зонтик ему, пожалуй, нравится, и, подкравшись сзади, неожиданно дунул в спину - ярко-красная пластмассовая ручка едва не выскользнула из рук женщины. К счастью, идти им было недалеко - уже через пять минут Анна захлопала по карманам ветровки в поисках ключа от подъезда, а через десять минут они вошли в квартиру. Лохматый черный кот с пронзительно-желтыми глазами выкатился им под ноги, огласив прихожую воплем хриплым и требовательным: "А! Так называемые хозяйсссы! Объявились все-таки! Не стойте столбами, жрать-с коту давайте, любезные! Рыбы хочу!"
- Обойдешься, - сообщила ему Анна, скидывая кроссовки заодно с носками и нашаривая босой ногой тапочки. - Сухой корм-то небось опять не съел? Привереда ты у нас, Маруська, да и растолстел что-то в последнее время... Смотри, на диету посажу. Овощную.
- Сама ты овощ! - обиженно возразил кот. - У тебя, между прочим, дочь есть, вот ей всякую дрянь зеленую и давай, а меня изволь по-настоящему кормить!.. Печенкой... или там рыбой... минтаем... Ах, нету? А чего есть? Кошачьи консервы? Ну ладно, так уж и быть... давай сюда свою "Катинку"... мрр-мя... чав... жапомни: ф пошледний раш ем! Фтобы больфе мне... мррр... мням...
Прихватив из кухни пластиковую бутылку с отстоявшейся за время их отсутствия водой и улыбнувшись Маруське, Анна отправилась в большую комнату поливать цветы.
Тааак... Что у нас тут новенького... Роза расцвела - ой, да ты у нас, оказывается, красная, а я-то думала, что покупала белую... полить побольше... а кактусы обойдутся, и Маруська без рыбы обойдется тоже - лучше я Жанне помидоров побольше куплю... хотя кто их теперь разберет, может они нитратные какие, или вообще трансгенные... а амариллис, который на самом деле и не амариллис вовсе, но буду уж звать, как привыкла, - что-то никак не зацветет - солнца ему, что ли, мало? Интересно, с чего бы это вдруг... Небось когда Олег с нами жил, так каждый год - дудки на пол-окна, календарь было можно вести... А теперь - вдруг перестал... Предатель. Он ведь тебя не поливал, землю в горшке не менял... А ты... Переставлю-ка я тебя на середину подоконника, может, все же соизволишь зацвести... Кстати, о цветах - а Жанна-то где?
Девочка была у себя в комнате - бардачок-с, однако! - на столе - взвесь тетрадок, альбомов, рисунков, карандашей, коробочек со значками, камушками, ракушками и прочими безделушками, на кровати разлегся Тигра, в углу, под заменяющей ковер картой мира, пристроился невесть за что сосланный туда Кен... на светло-коричневом половике - выпотрошенный рюкзачок: согнутый пополам альбом, пачка фломастеров, томик Астрид Линдгрен в скользко-белом переплете...
- Зайку ищешь? - догадалась Анна. Дочка шмыгнула подозрительно красным носом, глядя куда-то в окно. Вечно ты из-за него расстраиваешься, будто это не игрушка, а живой человек... Еще маленькой была - такую истерику закатила, когда мы его в Измайловском парке на скамейке забыли, что Олег поздно ночью на такси через весь город поехал, только чтобы ты успокоилась... А потом вернулся - весь мокрый, но с игрушкой в руках, и еще шутил, что это ты дождик наплакала, а я вытирала ему голову полотенцем, а потом мы втроем пили чай с вишневым вареньем... Все! Хватит! Не хочу об этом вспоминать!
- А вдруг он не найдется?
- Хочешь, я тебе другого куплю? - предложила мать, опускаясь на половик рядом с Жанной. Та отрицательно покачала головой.
- А хочешь, я тебе еще одну Барби подарю? Балерину?
- У меня их и так шесть штук, - презрительно пробурчала девочка, мотнув головой в сторону надкроватной полки, где расположилась пестрая стайка кукол в ярких платьицах с одинаковыми восторженно-приветливыми мордашками. - А зайка - один...
Анна не нашлась, что на это ответить. Впрочем, по правде сказать, она не особо и надеялась, что Жанна согласится на замену...
- Пошли на кухню, будем какао пить, - примирительно сказала она, вставая с половика и протягивая дочери руку. - А потом - я за работу, ты за уроки..
Когда какао было выпито, Анна разыскала в прихожей сумку, с которой приехала от матери, принесла ее в комнату, потянула молнию...
Ничего не понимаю. - Жанна, ты мою папку не видела? Такую серую, клеенчатую? - Нет, ма! Не видела! - Да-а, доченька, яблоко от яблони... Ты - игрушки забываешь, я - папки теряю... Тоже небось у мамы осталась... Позвонить, что ли? Там Лерка, ей все равно в Москву сегодня ехать, пусть завезет, раз уж живет рядом... - Да ну ее нафиг! Не хочу ни о чем просить! - Ладно, обойдусь, не срочно это, до будущей недели потерпит...
Включила компьютер. Вызвала на экран текстовый файл: Анна работала редактором в небольшом издательстве. "Камодей рассмеялся, и хриплый смех его был столь ужасен и столь мало похож на человеческий, что стоящих в зале людей передернуло, словно от холода.
- Раскаяться? Попросить прощения? Мне?! У тебя?! Да ты в своем уме?
- Что ж, очень жаль, - холодно отвечала Лееста. - Я дала тебе последний шанс, но ты им не воспользовался. Защищайся! - и на клинке Меча блеснул тусклый луч заходящего солнца." - Ну, дальше все ясно. Не будь я редактором - наверняка читать бы не стала. Описание поединка - страницы эдак на две, все будет складываться против нее, но в последний момент она, естественно, победит. - Надо же, управилась за полторы. Прогресс. Все, хватит с ним трепаться, прибей - и дело с концом, я на тебя весь вечер тратить не намерена... Главное, не слушай, что он будет нести, все мужики - лжецы, а этот Камодей, похоже, особо выдающийся экземпляр... - Ну вот. Так я и знала. Он опять завел свою пластинку: "Только я один знаю, где твой возлюбленный, убьешь меня - никогда не найдешь его..." Дура. Нашла кого слушать. Он тебя еще сто страниц назад на этот крючок ловил... И охота авторше такую идиотку описывать? Нет, я, конечно, понимаю, что если б эта... как ее... Лееста была умной, то никакой книги бы не вышло, потому что любая умная женщина на ее месте начхала бы на этого Арха и нашла себе кого-нибудь другого... Он-то на ее месте небось именно так бы и поступил... - Кретинка. Редкостная. Неизлечимая. "Мой Арх! Что ты сделал с моим Архом!" - Что-что. Неужели не ясно? Скушал он твоего Арха своим любимым трехглазым дракончиком, только не до конца, потому как у дракончика от Арха несварение желудка началось...
- Мам, мне Маринка звонила. Я уже уроки сделала, можно, я пойду часок погуляю?
- Конечно, только куртку не забудь одеть...
...А возлюбленный твой, между нами говоря, типчик тот еще. Всю черную работу по устранению Зла на тебя свалил, тоже мне, герой нашелся... - Наконец-то! Я уж думала, этот романищщще никогда не кончится! Хэппи-энд, Зло в лице Камодея с грехом пополам наказано, друг друга обнимают и целуют все, за исключением Камодея, который лежит мертвый... - А жаль, что в таких романах никогда не описывают дальнейшую совместную жизнь героев. В лучшем случае напишут что-нибудь вроде "И они жили долго и счастливо до самой смерти..." Угу. Щаззз. Так я и поверила. Нет, разумеется, в брак они вступают с твердым намерением всю жизнь именно так и прожить, и при этом никогда не расставаться - но на деле почему-то получается совсем по-другому... Вот выйдешь ты, Леерта, замуж за своего Арха, а через неделю обнаружишь, что его мать, хоть и Королева, а тебе все равно свекровь, и в ее родном, на кровные деньги отстроенном дворце ты ей нафиг не нужна, и будете вы с мужем куковать, пока не найдете себе другой дворец, и тогда ты с ним в первый раз поссоришься. А потом у тебя родится ребенок, и тебе придется научиться и королевством править, и за ребенком приглядывать, и при этом про мужа не забывать, и ссоры станут правилом, а не исключением. А муж начнет тебе изменять, а затем и вовсе уйдет к другой, и ты еще скажешь суду спасибо, что хотя бы дочь оставили с тобой... И будешь ты по ночам в подушку плакать и думать, как объяснить дочке, что папа нас больше не любит, потому что у него теперь другая жена и другой любимый ребенок - а дочка тебе еще и не поверит, и будет ему названивать и скучать по нему, и заплачет, когда потеряет его подарок. А Меч твой будет пылиться на полке, ржавый и ненужный, потому что не от любого зла можно спасти мечом - какой, нафиг, Меч, когда предают самые родные, самые близкие, те, кого любишь больше всего?! - и все, что тебе останется - это молить своих книжных богов, чтобы с твоей дочерью никогда не случилось такого, потому что сама ты ее уберечь не в силах...
Стоп, а который сейчас час? Что?! Половина пятого?! Не может быть! А где Жанна, она уже давно должна была вернуться?..
Анна вышла на балкон, прикурила от дешевенькой пластмассовой зажигалки, глянула вниз. Внизу - детская площадка: сонно покачивающиеся качели, песочница с двумя пятилетними карапузами, две скамейки, две бабушки, одна в сером - с вязаньем, другая в зеленом, швыряет мячик веселому, радостно гавкающему колли - давно пора ей сказать, чтобы не тягала свою псину на детскую площадку, там же маленькие! - мальчик, стукающий белым футбольным мячом о грязный асфальт... девочка... нет, не моя, тут и приглядываться нечего... а моя-то где?..
Да вон же она! Точно, и лиловая куртка ее! - куда это она идет, я ведь строго-настрого ей запретила, там же доро... - белый "Жигуль" из-за угла - визг тормозов - удар - падает...
- Жанна!!!
...дверь, задвижка не поддается - содрала кожу с пальца - клю... а, черт с ней, с дверью! - да скорей же! - лифт, кнопку до упора, ломая ногти - не едет, я пешком быстрее добегу, ну и что, что одиннадцатый этаж! - Господи, Господи, Жанна... - к лестнице - лифт приехал, назад!
- Мам, извини, я немного задержалась. Ты волновалась?
- Ничего, - машинально откликнулась Анна, глядя на все еще зажатую между указательным и средним пальцами правой руки сигарету. На тыльной стороне левой кисти - ожог: потушила, сама не заметила... - Никогда так больше не делай, ладно?
- Ладно, ма!
Господи, жива... Господи, жива... Гос... - на негнущихся ногах дошла до кресла, рухнула, сминая в пальцах погасшую сигарету. - Жива... - поднялась, добрела до комнаты дочери - Жанна, как маленькая обезьянка, устроилась с книжкой на верхней перекладине турника.
- Мам, ты чего?
- Ничего. Просто я хотела сказать, что очень люблю тебя, доча.
Вернулась в кресло. Рука сама подняла телефонную трубку, сама набрала номер.
- Мам, это ты? Да ничего не случилось, обычный у меня голос... Лера у тебя? Да, позови, пожалуйста. - Лер, привет. Это Аня. Слушай, Лер, ты в Москву когда поедешь? Да я у мамы папку забыла... Серую такую, клеенчатую... А она мне срочно нужна, по работе... Уже нашли? Слушай, сестра, будь другом - довези ее до меня, если не сложно... Да, лучше сегодня. Договорились, в десять - так в десять. Спасибо. По гроб жизни не забуду.
...Слу-ушай, а зайчика вы случайно не находили? Такого беленького с синеньким? На тумбочке? Да, Жаннин. Отец подарил. - Тогда уж привези и его заодно, если не сложно... И еще раз спасибо, мульон поклонов и благодарностей... Не знаю, что бы я без тебя делала... Да, пока. До десяти.
Повесила трубку.

2.

...Он шел по мостовой - гладкие, плотные, аккуратно пригнанные, отполированные сотнями тысяч ног бруски, казалось, оживали у него под ногами, становясь скользкими и вертлявыми, будто черные рыбы, что живут в Море Чаек - в безветренную погоду они подплывают к купальщикам очень близко, на расстояние вытянутой руки, но стоит только протянуть к ней эту самую руку, как рыба уворачивается от ищущих пальцев, и снова трепыхаются ее черные с серебристыми прожилками плавники, и снова кажется, что еще чуть-чуть - и ты ее поймаешь... Мостовая оживала у него под ногами, становясь скользкой и нестерпимо горячей - камням, как и всему в этом мире, был ненавистен вес его тела, звук его шагов, даже самый запах его... Ветер не ласкал его волосы - темные, с отливом в синеву, не тронутые морозом седины, - грыз, рвал, тянул в разные стороны - жгучий, палящий, ненавидящий... Он остановился, закашлялся - сухая пыль набилась в горло - рукавом черного одеяния отер слезы, невольно выступившие на покрасневших воспаленных глазах - и пошел дальше. Улица: одинаковые белые дома с черепичными крышами, белая со смутным отзвуком розового кипень цветов на горделиво возносящих к небу ветки амэлль... непременное живое пламя, трепещущее на головках витых розовых свечей - по обе стороны порога, чтобы никакому лиху не было пути в дом, чтобы ему не было пути в дом... тишина, ни вздоха, ни шороха... пустота, ни человека, ни птицы, только шелестит клубами пыли, скаля волчьи зубы, злой южный ветер, да глядят сотнями испуганных глаз полуприкрытые веками-ставнями окна домов... Небо цвета неспелой бронзы давит на плечи - жесткое и твердое, пустое и беспощадное, не расчерченное стремительными облаками, не согретое весенней зеленью солнца - и только холодная Серебряная Звезда смотрит на него с неба, точно яркая и острая игла...

Как же давно я здесь не был... А ведь когда-то я считал, что никакому другому миру не стереть из моей памяти воспоминаний о земле, где я родился...

Он остановился - не надолго, только перевести дыхание, земля не позволила бы ему остановиться... Половина пути от Холма до Зеленого Замка пройдена. Небо, ветер, свечи... тишина, пустота. По дороге ему не встретилось ни одного живого существа - как обычно. Ни маленьких певчих птичек в серовато-жемчужном оперении, ни скользящих по камням ящерок с изумрудно-крапчатыми спинками, ни важных узкоглазых кошек, оборачивающих пушистым хвостом серые лапки, ни меднокрылых жуков - названых братьев Дочери Ветра Рэс, и не было во всей Алате несчастья хуже, чем убить такого жука... Никого. Ничего. Мертво. Пусто. Даже певчие фонтаны, от которых город получил свое название, - молчат... Все живое и неживое бежало его, и серебряная земля, бывшая прежде его, содрогалась от тяжкой ненависти под его легкими шагами.

А я уже почти забыл, каково это, когда тебя нанавидят.

Шорох. Он обернулся. Девочка - мелкие, плохо запоминающиеся черты лица, светлые, собранные в хвостик волосы, короткое платьице - худенькая, голенастая - и откуда только здесь взялась? - а глазки заспанные, и серенькое птичье перышко на виске - не удержался, сделал шаг, улыбнулся, протянул руки: здравствуй, маленькая, как ты сюда попала? А девочка вдруг глянула на него широко и осмысленно - и тут же ротик скривился, кулачки взметнулись к брызнувшим из глаз слезам - отчаянный рев, и невысокая, очень похожая на девочку сероглазая блондинка с белыми прыгающими губами - как он только смог все это разглядеть, с такого-то расстояния? - бросилась к девочке, метнулась отчаянно, телом своим загородила - точно птица, что увидела змею рядом с неоперившимся еще птенцом - и ужас, смертный ужас трепетал на ее шелковистых ресницах - обняла дочь руками и замерла, мелко вздрагивая всем телом, глаза закрыла... Он почти слышал дробный перестук напуганного сердечка; нахмурился недоумевающе - почему?.. ах да, я совсем забыл... хотел что-то сказать - не решился, боясь напугать их еще больше - развернулся всем корпусом, и снова - легкие шаги, заставляющие содрогаться от ненависти утробу земли, и снова - он оставил за собой плач и запах страха, запах страха и плач...

А чего ты ждал? Что ты для них? - Страшная сказка... Вот они тебя и боятся... Небо, как же здесь холодно...

Замок. Зеленый Замок, бывший некогда Замком Смерти, а теперь ставший - Замком Жизни. Мост опущен, решетка поднята. Он вошел во двор - янтарно-золотистые стволы деревьев, высокие, стройные, тонкие, и смола течет по коре, как прозрачный мед, и и шумят буйной зеленью - зеленые листья, бронзовое небо в просветах, и земля цветет - мелкие белые звездочки с голубоватым привкусом - но цветы вянут, стоит ему их коснуться - даже не пальцами, взглядом, - цветы вянут, и не пахнут более, и обнажается земля - не серебряная, алая... О, она ничего не забыла, она все помнит - пиршественные столы, и мясо новорожденных младенцев в золотых блюдах, и кровь заполняет кубки черного дымчатого стекла, заполняет - переполняет - на золотую скатерть - лужицей; под стол, на землю... на серебряную землю, что скоро станет алой - а там собаки, золотые тонкогубые собаки с серыми носами и радостной улыбкой во всю пасть, а там - розы, черные розы с изогнутыми, как смерть, лепестками, с пепельно-серой бахромой по краям листьев... Они пьют кровь, все трое - собаки, розы и земля, но только земля делает это не по своей воле, и только она стала красной от крови... А за столом - люди, они вонзают зубы в аппетитное розоватое нежное мясо, и во главе стола - человек в черном, тот самый, что идет сейчас по саду, и на его губах - улыбка, а на пальцах - кровь и сок; он весел, он доволен, и глаза его - пламя над сталью...
Тронная зала. Полосатые сверкающие колонны взлетают в бездонный потолок. Мрамор под ногами. Полумрак. Если впустить сюда свет, то придут тени. Тени тех, кто когда-то встретил здесь смерть. В зале станет темно от теней, потому что тени слетаются на свет - вот почему сюда никогда не впускают солнце. Тишина. Если заговорить громко, то придет эхо и заговорит голосами тех, кто когда-то встретил здесь смерть. В зале станет больно от их криков, и проклятий, и просьб о пощаде - вот почему здесь молчат, а если и говорят, то только шепотом...
Занавеси - с окон. Свет. Тени... Музыка - прозрачная, звонкая... Эхо.

Кто вы? Я не помню ваших лиц... Вы говорите, я убил вас - возможно... Не помню. Да, это правда - я когда-то был хозяином этого замка, но это же было так давно... Века назад... И, наверное, не со мной. Выйдите на свет, я не могу вас как следует разглядеть... Ах да. Я и забыл, что вы тени.

В центре залы - два трона: резные кресла черного дерева. В те годы, когда он правил среброземельной Алатой, там, где сейчас стоят кресла, были две чаши. Черная - для слез, что текли из глаз тех, кто еще мог плакать. Золотая - для крови, что текла из глаз тех, кто плакать уже не мог. Он умывался из этих чаш, пил из этих чаш, умывал и поил из этих чаш своих собак и свои розы - он привык к запаху слез, и не чувствовал ни соли, ни горечи - и чаши никогда не пустели...
В креслах сидят двое. Мужчина и женщина, Король и Королева, кожа серебряная и кожа бронзовая - Уль, Сын Чаек, и Рэс, Дочь Ветра, Ларец и Меч, те, кто спас когда-то Серебряную Землю от власти Зла. Муж и жена. Мужчина: белая пена волос, мудрая зелень глаз, покой и торжество в скалдках отчаянно-синей - как Море Чаек на закате - одежды. Женщина: волосы - огонь, глаза - черные бабочки, что рвутся к нему; сила и гнев - желтая одежда ее... Руки мужчины покоятся на крышке Ларца, руки женщины - на рукояти Меча.
Он стоит перед ними: черная запыленная одежда, коричневая кожа лица, узкий, хищно изгибающийся навстречу нижней губе нос... провалы глаз - сталь под пеплом... Он молчит. Они молчат тоже: эти трое сказали друг другу все, что могли, еще сотни лет тому назад, когда Меч трепетал от жажды крови у его горла, а Ларец приговорил его к почти вечному заточению в чужом мире, в чужом теле, столь же забавном, сколь и безобидном - в теле игрушки, и когда истечет срок жизни одной игрушки, то его душа тотчас же перейдет в другую... и заточение то было хоть и не вечным, но столь долгим, что почти равнялось вечному, и каждые сто лет, когда на небе появлялась Серебряная Звезда, он должен был возвращаться в Алату, чтобы узнать, не простила ли его Серебряная Земля, не перестал ли чернеть в его руках Серебряный Кристалл и не истек ли срок его наказанию.
И спросил Уль Королеву: хочешь ли ты, чтобы Кристалл простил его? И Рэс ответила: нет, и глаза ее говорили - я всегда хотела его смерти, разве ты не помнишь? И спросила Королева: хочешь ли ты, чтобы Кристалл простил его? И эхом ее слов прозвучал ответ Короля: нет, и глаза его говорили - разве ты не помнишь все зверства, что чинил он над землей и людьми? Ему нет прощения.
И снова заговорил Уль: колдун, хочешь ли ты, чтобы я достал из Ларца Кристалл?
- Нет, - спокойно ответил тот. - Я полагаю, мы вполне можем обойтись и без этого.

Глупые мои, да что мне ваш Кристалл! Какое мне дело до прощения всех в мире Кристаллов, если меня простил - ребенок! Вы же не представляете, вы даже не можете себе представить, что это такое - быть игрушкой... когда меня любят - просто за то, что я есть, когда моя маленькая хозяйка учится вязать - чтобы сделать для меня теплую жилетку, потому что она думает, что без нее я замерзну - откуда ей знать, что ее любовь греет меня лучше любой жилетки... она прощается со мной всякий раз, как идет в школу, и оставляет мне книжку, чтобы я не скучал, а когда она нечаянно оторвала мне ухо, то пришивала его сама - никому другому не доверила - и истыкала иголкой себе все пальцы, но все равно пришила... А когда она думала, что потеряла меня - она плакала, сначала от горя, а потом, когда я нашелся, - от счастья... Где вам понять, что это такое - быть игрушкой? Где вам понять, что это такое, когда над тобой плачут - впервые - не из-за тебя, а над тобой? А что до чужого мира и чужого облика... Да какая разница, где я и как выгляжу, если меня - любят?..

Он ушел, не промолвив больше ни слова. Они не видели его глаз: не давал свет. Они не слышали стука его сердца: не давала музыка. Теперь он шел быстрее: двигаться назад, к Холму, всегда было легче - земля будто подталкивала его ноги - чувствовала, наверное, что скоро от него избавится...
Дома. Закрытые ставни. Кипень цветов на деревьях. Свечи. Звезда - в небе...

Еще немного - и я вернусь домой. Я вернусь туда, где оставила меня моя хозяйка, и буду ждать ее возвращения. Потому что она непременно вернется за мной. Еще немного...

- Он нелюдь. Такие не меняются, - убежденно сказала Королева. - Жаль, что я не прикончила его тогда. Ты помнишь, как он чуть не убил нас, Уль?
Король вздрогнул. Он помнил.
- И все-таки, - тихо произнес он, не столько для жены, сколько для себя, - мы должны были посмотреть на Кристалл.
- Если хочешь, можешь сделать это хоть сейчас, - откликнулась Королева. - Пока он не покинул Алату, еще не поздно... Но я не вижу в этом смысла. Он убивал детей на глазах у матерей, а потом пил их боль, как воду. Скажи, Уль - разве матери простили бы его? Разве его простили бы их дети?
Король нахмурился, поколебался недолго - потом его рука откинула крышку Ларца.
Кристалл лежал в специально выдавленном углублении, выложенном зеленой тканью. Двенадцатигранный, певучий, радостный, становящийся черным рядом с черными душами и серебряным - с серебряными...
Король задержал на нем взгляд - удар сердца - поднял глаза, расширенные зрачки, белые губы - изумление, сродни испугу...
- Стойте! Остановите его!

Холм. И ждет - Никуда. Ровная мерцающая стена - словно кисея без запаха и вкуса. Войти - и другой мир распахнет небо - не бронзовое, как здесь, а синее-синее, как глаза у той девочки...

Мне пора. Наверное, она уже ждет меня...

Перед тем, как сделать последний шаг - не удержался, оглянулся, в последний раз увидеть Город Певчей Воды - вот так, сверху, с Холма - я ведь все-таки родился здесь, хоть и почти забыл уже об этом - цветы, и дома, и замолчавшие с его приходом фонтаны - потерпите, скоро вам уже можно будет говорить... Не удержался. Зря.
- ...слышишь? - голос холодный, без тени эмоций. - Ты можешь вернуться. Мы не хотим, чтобы ты жил в этом городе, но Алата отныне не вправе изгнать тебя. Таков Закон. Ты слышишь меня, нелюдь?
- Слышу, слышу, - негромко пробурчал он. И, не останавливаясь, не позволяя себе больше оглядываться, чтобы напоследок впитать в себя еще хоть каплю красоты Города - шагнул, прямо в Никуда... Вздох - воронка - перемена облика - что-то сине-белое, мягкое, пушистое - все...

Лучше быть игрушкой, чем пугалом.

...Шум под окнами. Людские голоса, людское нарядное море. Праздник. Пахнет свежеиспеченными пряниками, и снова заговорили фонтаны, и погасли наконец ненужные больше свечи.
- ...Но почему? Почему, Уль? Он убил наших родителей, он убил бы и нас, если б смог - да что я тебе рассказываю, ты ж и сам не хуже меня все это знаешь! - таких нельзя прощать! Нельзя - понимаешь? Иначе - зачем все, зачем жертвы, зачем победа, зачем умерли Синеглазый и Снежная Сердцем?..
...Почему ты не отвечаешь, Уль?
Король молчал. Его пальцы рассеянно поглаживали Кристалл - яркий, серебряный... С маленькой черной звездой в сердце.
- Потому что он больше не вернется. И еще потому, что он так и не дождался от нас милосердия, - выговорил Король.

3.

...Когда Жанна проснулась, у нее на носу сидел зайчик. Солнечный. А еще один зайчик сидел на тумбочке у кровати. Игрушечный. Белая мордочка, глуповато-растерянное выражение, глаза - цветочками, черная пластмассовая сердцевина, треугольный красненький носик - голубая курточка, желтые тесемки на лапках - белый же хвостик, одно ушко наполовину оторвано, из головы торчит кусочек поролонины...
- Зайка мой, миленький, - прошептала Жанна, протягивая к нему руки.

Москва, май 2001г. AD