…Ночь. Темно-лиловое небо в прорехах-звездах - точно чулок, натянутый на грибок для штопки. Ветер. Бродит недовольно, хлюпает раскисшим ставнем скособочившейся избушки.
Стук.
…Дверь открыл парнишка - лет восемь, не старше - кудлатый, сонный, в одной ветхой рубашонке, независимо почесывающийся под левой лопаткой. Ильна удивилась - она ждала другого. Ядовитых змей, с шипением уползающих под порог, клыкастых демонов, стерегущих вход, ожившую метлу вместо привратника… Или хотя бы саму колдунью.
- А где… - спросила она растерянно и умолкла, не докончив фразы.
- Бабка Ала-то? - малец попался сообразительный. А может, просто успел насмотреться на таких вот недотеп-девиц, как она, Ильна. - А в деревню пошла. У старой Риклы дочка рожает, так она к ней, на всю ночь.
- Как… на всю ночь?
Вопрос вырвался сам собой. Глупый до невозможности - сказала и сама почувствовала, как алой краской разлился по лицу стыд. Мальчик стоял на пороге; зевал во весь щербатый рот. В доме за его спиной горела лучина, потрескивало, плясало маленькое пламя, делая из тени ребенка то что-то нечеловечески прекрасное, то нечеловечески уродливое. Ильна решилась.
- Мальчик, ты случайно не знаешь… ну, может, она тебе говорила или еще что… в общем, ты не мог бы мне дать приворотного зелья? Совсем чуть-чуть… Мне очень надо… Для одного человека… - добавила, спохватившись, - ты не думай, я заплачу! У меня есть деньги! Вот! - торопливо полезла под плащ, рванула завязки кошелька, наугад выхватила золотой. - Хочешь? Держи!
Паренек шмыгнул носом. Монету не взял.
- Я больше рогатку хочу, - сообщил он, глядя куда-то поверх Ильны. - В белок стрелять.
Ильна была готова заплакать от отчаяния. И тут ее осенило.
- Мальчик, а хочешь кинжал? Настоящий? - пальцы коснулись чехольчика, висевшего на поясе, нащупали витую рукоять. - Смотри, какой красивый! Им что хочешь можно сделать: и лодочку выстругать, и монету пополам разрезать, и… и… и вообще все! Он знаешь какой острый?!
Парнишка выслушал эту тираду безразлично, один лишь раз скосил глаза на изящную безделушку, которую ему настойчиво совала ночная гостья. И когда он, немного подумав, деловито кивнул и потянулся за кинжальчиком - она была готова прыгать от нежданого счастья.
…Нос Небесного Пса еще не успел коснуться горизонта, а Ильна, дочь Тевера, лэрта Сольты, уже спешила домой по узкой, перевитой корнями тропинке, прижимая к груди заветную склянку с зельем - словно мать, вырвавшая из чужих лап младенца.

…Впервые они встретились около двух лет назад, когда ей только-только сравнялось шестнадцать. Тогда он показался Ильне героем из древних сказаний, потомком Богов из-за Моря, что пришли на землю Вольных лэртов в те незапамятные времена, когда и лэртов-то никаких еще не появилось на свет, и даже Старую Акну еще не построили. Ростом чуть выше девушки, он был так широк в плечах и крепок в кости, что рядом с ним она казалась себе стрекозой - маленькой, хрупкой, быстрой… Светлые волосы, белесые брови, странные, будто выцветшие ресницы, бледная, быстро обгорающая кожа - и как его род умудрился сохранить эти капельки древней крови? Сама Ильна, хоть и знала по именам всех своих благородных предков до двенадцатого колена, подобной изысканностью облика похвастаться не могла: волосы у нее были черные, жесткие, чуть волнистые, а кожа смуглая, как у простой крестьянки…
Ей понравилось его имя - тяжелое, ночное, чуть горьковатое на вкус: Марек, лэрт Рейдена… новый лэрт - его отец недавно скончался, и воспитывавшийся в столице наследник переехал в фамильное гнездо, чтобы управлять своими землями. Ей понравилось, как он двигается - тяжелая, размеренная походка человека, который знает цену и себе, и всему, что его окружает; удивительно плавные, точные, скупые жесты… И наконец, у Ильны перехватило дух от его улыбки - смущенной, неловкой от детской своей открытости, лучистой, ясной, теплой…
Словом, девушка влюбилась. Как осозналось чуть позже - без памяти, без взаимности.
Время от времени Марек заезжал в их замок - неожиданно нашел общий язык с лэртом Тевером; Ильна никак не могла решить, о чем этот сдержанный, немногословный, привыкший к столичной суете, но не растворившийся в ней человек мог говорить с ее отцом - резким, упрямым, по-своему душевным старым воякой, который не интересовался ничем, кроме доспехов и оружия… Тем не менее, факт оставался фактом: три-четыре раза в месяц, а то и чаще, носилки Марека появлялись перед замком, и его доверенный слуга, такой же молчаливый, как хозяин, грохотал кулаком в ворота, требуя впустить дорогих гостей. Тогда девушка набиралась смелости, повертевшись перед зеркалом, отбирала у якобы нерасторопной служанки очередную бутыль вина и несла ее в завешанную гобеленами залу, где лэрт Тевер обычно принимал гостей. Ильна пробиралась в комнату тихонько, незаметно - только чуть слышно шуршал по полу ее подол, да теплели глаза у глядящих на нее со стен вытканных охотников - так же бесшумно ставила бутыль на низкий, инкрустированный перламутром столик - приданое покойной матери, а потом уходила, спиной чувствуя одобрительный взгляд отца и не замечающий - гостя…
Это было радостью. Это было болью. Увидеть самой - и при этом остаться невидимой. Это было жизнью. Это - было…
Однажды Марек все-таки соизволил ее заметить. Сказал лэрту Теверу, что тот вырастил прехорошенькую дочь, и посоветовал выдать ее замуж, да поскорее, а то молодой девушке, должно быть, тоскливо в этой глуши, даже если эта глушь - один из самых богатых лэртов страны, и в замке постоянно гостит то бродячий певец, то странствующие комедианты… Что ответил отец, Ильна не слышала: подобрала юбки и опрометью выбежала из комнаты, едва не задохнувшись от боли - так неожиданно обидно прозвучали его слова.
Нет, она, конечно, знала, что гость не питает к ней особо нежных чувств - какие тут чувства, когда едва замечают! - но одно дело знать, а другое - слышать, как он советует выдать ее замуж, так равнодушно, холодно, так, так… ни за что…
К вечеру девушка выплакала все слезы, какие у нее нашлись, и отважилась наконец выползти из своего убежища - маленького садика во внутреннем дворе, исправно снабжавшего замок цветами роскошными и диковинными. А потом долго и вдохновенно врала отцу, что не хочет замуж и в гости к тете тоже не хочет, зачем ей эта столица, не чувствует она в себе ни малейшего желания ни детей рожать, ни быть хозяйкой какого-нибудь совершенно постороннего мужа, ей и с отцом хорошо, в родной Сольте, где она всех знает и ко всем привыкла… Кажется, лэрт Тевер ей даже поверил.
А потом было совсем плохо. Как-то раз Марек приехал крайне неудачно: у отца Ильны разболелись старые раны, и его давний друг, лэрт Нарр, прислал ему собственного лекаря - как было написано в сопроводительном письме, "лучшего во всей Акне". Приезжий врачеватель потребовал кувшин чистой воды, бинт, маленькую жаровню и человека, чтобы втащить наверх баул с лекарствами, после чего энергично занялся пациентом. Таким образом, принять гостя лэрт Тевер никак не мог - и кокетливая служанка проводила Марека к молодой госпоже.
Ильне плохо запомнилась эта встреча: предательница-память уворачивалась, пряталась, не отдавала… Сколько проговорили? О чем? Ведь в первый раз наедине были, в первый раз - так долго…
Шелковисто-багровые вьющиеся розы - точно змеи, оплетающие беседку. Сладкий запах, крепкий, будто поцелуй любовника, какой бывает только в солнечное безветрие и пьянит не хуже вина. Вышивка, распяленная в тонком металлическом обруче: букет цветов, таких же пышных, как те, на стенах. Кружевная оборка на подоле платья, красноватая утоптанная земля под оборкой - не было сил поднять глаза, и сердце стучало часто, отчаянно, горели уши, а слова не шли на язык.
Кажется, он говорил что-то вежливое - о погоде, о вышивке, о медовом гудении пчел… А потом спросил - в лоб: может быть, благородная лэсса согласится, если он, недостойный, поучится говорить ей комплименты? Он слишком давно разговаривал с дамами… отвык… забыл… никогда не умел…
Обида была жгучей. Незаслуженной. Нахлынула со всех сторон. Комплименты, да? Учиться - на ней? Мол, для тебя, маленькая дурочка, и такие сойдут, а если не получится сказать приятное - что ж, и не больно-то хотелось. Все равно те, красивые, настоящие, которым так хочется польстить, и не думаешь - а само выходит… все равно они там, в столице, в Акне, такие уверенные в себе, привыкшие к восхищению… Ну да, разве может с ними сравниться провинциалка, больше похожая на крестьянку, чем на знатную даму, да к тому же еще в безбожно немодных платьях?
И все равно - больно.
- Что с вами, благородная лэсса? У вас на глазах слезы…
- Это так, это ничего… Палец, всего лишь палец наколола…
Терпеть эту муку и дальше Ильна не смогла. Ночью, когда все уснули, девушка поплотнее закуталась в плащ, подумав, прихватила с собой кинжальчик и несколько золотых, выбралась из замка через неприметную боковую дверь и поспешила в лес, свернула на корявую тропинку - к бабке Але, известной на всю округу колдунье, про которую служанки говорили, что присушить парня ей так же просто, как иному - выпить глоток воды, и молчать она-де тоже умеет…

Напоить Марека приворотным зельем оказалось на удивление просто. Драгоценное вино, привезенное с юга, из далекой Итэлии, какое пьют не бутылками - чашами, смакуя каждый глоток божественной жидкости, медленно, чтобы растянуть удовольствие, пока не разольется по жилам пряное тепло и не исчезнут с нёба последние искорки нежного вкуса… Опорожнить в серебряный кубок склянку с зельем - и, с трудом натянув на лицо улыбку, подать вино лэрту Теверу и его гостю под укоризненными взглядами вытканных охотников… самой протянуть Мареку напиток, кокетливо поправить прическу - убрать под золотую сетку выбившийся темный локон… едва заметил, ну да ничего - это скоро кончится…
Девушка не знала, как быстро начнет действовать зелье бабки Алы. Оказалось - в тот же день. Якобы нечаянно столкнулась с гостем, когда тот уходил, приветливо улыбнулась, проверяя - и не поверила своим глазам: столь равнодушный и недоступный прежде, он вдруг взглянул на нее! Ну ладно, не влюбленно - но хотя бы заинтересованно! Как-то по-новому взглянул - будто только что увидел, только что понял, что она не мебель, а человек…
Через три дня был праздник - лэрт Тевер решил пышно отметить день совершеннолетия своей единственной дочери и наследницы. Ильну обрядили в новехонькое темно-красное платье со смелым вырезом, чуть завышенной талией и свободными от локтя рукавами - все по последней столичной моде; впрочем, девушка была вынуждена признать, что мода в данном случае пришлась как нельзя более кстати: новое платье представляло ее смуглую кареглазую красоту в выгодном свете, и к нему отчаянно шли рубины покойной матери - и серьги, и брошь, и диадема…
Не тенью, не робкой просительницей - владычицей уверенной и прекрасной спустилась Ильна в нижнюю залу, на сегодня отданную приезжим комедиантам: по совету все того же вездесущего лэрта Нарра лэрт Тевер не поскупился и выписал труппу аж из самой Акны, пообещав двойную плату в случае, если представление понравится его взыскательной наследнице. Девушка театр не особо жаловала и сильно сомневалась, что на свете найдется такой спектакль, который мог бы целиком ее захватить; но портить отцу удовольствие не хотелось, и она щедро сыпала улыбками направо и налево, пока гости не расселись и представление не началось.
Эта пьеса не походила ни на что из виденного Ильной ранее. Не крикливый и задорный уличный фарс с рогатыми мужьями, неверными женами, ловкими переодеваниями и подмененными детьми - но и не рукозаламывательная трагедия с нечаянными и чаянными муже-, отце- и детоубийствами, где нужно полпьесы, чтобы выговорить полный титул даже самого бедного и незнатного из героев. Это оказалась сказка - странная, печальная, чуть ироничная; видимо, актеры хорошо знали человеческую душу, а женскую в особенности. История про девушку, которую заколдовал злой волшебник, и с тех пор ее не мог увидеть ни один из дорогих ей людей. Бедняжке пришлось наняться в служанки к жестокой трактирщице, которая ей не платила, насмехалась над горем несчастной, считая ее дом и родителей всего лишь выдумкой глупой девчонки, и заставляла ее любезничать с каким-то ужасным молодым человеком, потому что получала от него деньги. Не выдержав этого ужаса, бедная героиня утопилась - и после этого выяснилось, что заколдовать-то ее колдун заколдовал, да не совсем так, как ей мнилось: не близкие люди перестали ее замечать, а она перестала видеть близких людей. Жестокая трактирщица оказалась ее матерью, а кошмарный молодой человек - любящим женихом, который копил деньги на лекарства для своей невесты…
Ильна почти плакала; несколько раз украдкой смахивала слезы - так жалко ей было несчастную - и, в очередной раз пряча глаза за распахнутый веер, почувствовала на себе взгляд Марека. Оказывается, он появился в то время, когда она была совершенно поглощена происходящим на импровизированной сцене, и теперь стоял в нескольких шагах от нее. Девушка улыбнулась, махнула веером в сторону актеров: ну, как вам пьеса? Лэрта Рейдена словно обожгло; он дернулся, будто его застали за бог весть каким неприличным занятием, смутился и больше в ее сторону не глядел.
На пире в ее честь Ильна была обворожительна. Ей хотелось петь, плакать, лететь - зелье действовало, действовало, действовало! Веселая и легкомысленная, напоминающая в новом платье то ли яркую птицу, то ли редкий цветок, она дарила улыбки, болтала, шутила и смеялась так беззаботно, что лэрт Тевер перестал узнавать свою обычно немногословную дочь и кашлянул украдкой, пытаясь скрыть вздох: так похожа была девушка на свою мать, солнечную и жизнерадостную уроженку южной провинции. Слуги сновали между столами, разносили блюда с богатой дичью; тонко звенела сердана - о колдовской ночи и наконец-то разделенной любви; заглушая сердану, галдели гости - съехавшиеся на праздник соседи и их жены, почтенные матроны много старше Ильны; в основном разговоры сводились к назначенной на завтра псовой охоте и достоинствам и недостаткам тех или иных способов варки варенья. Жаром медноликого Тиренха, неистового бога-кузнеца, пылала в зале люстра на двенадцать свечей, и ленива была прикорнувшая за окнами беззвездная тьма, не пытаясь впитать этот огонь в свое ледяное, изъеденное туманами тело.
Марек молчал и пил больше обычного, совсем при этом не пьянея.
Уставшая от шума и веселья именинница выскользнула из-за стола: Ильне давно не хватало воздуха, по шее скользили капельки ледяного пота, а щеки налились восковой бледностью, но только сейчас она сообразила, что может ненадолго подняться на второй этаж, на открытую галерею, и там отдышаться. У дверей девушка споткнулась и скорее всего полетела бы на пол, к дремлющим под столом собакам, если бы не чья-то рука. Лицо человека расплывалась, но не узнать темно-зеленую, с черной меховой опушкой тунику было сложно. Марек.
- Вы бледны - вам, должно быть, нездоровится, - произнес он мягко. Ильна растерялась - не ожидала увидеть его так близко; от напряжения комната приобрела резкость - потное и одухотворенное лицо певца на возвышении, ярко-алое пятно от вина на дорогой итэлийской скатерти, запах проплывающего мимо жареного поросенка на роскошном блюде…
- Отчего вы были сегодня так мрачны? - с удивлением услышала она свой собственный голос. Марек усмехнулся чуть криво:
- Может быть, несравненная лэсса все же позволит мне, недостойному, попытаться выразить словами ее красоту?
Те же слова. Почти те же, если не считать изменившегося смысла. И голос совсем другой - глухой, грустный, с боязливым отзвуком надежды… А ведь и месяца еще не прошло.
Почему-то от этой мысли ей стало не по себе.
Теперь она могла не искать с ним встреч - он сам их искал. Радовался, если удавалось переброситься с ней хоть парой словечек где-нибудь в замке или в саду; на лице Марека все чаще зажигалась улыбка, та самая, которую она так любила, и Ильна отчетливо понимала: она - причина этой улыбки. Это тревожило, это льстило, это пугало; он пытался заговорить с ней, смотрел ласково, а ей все казалось - это зелье смотрит из его зрачков, это зелье говорит его устами, а сам ясноглазый так же далек от нее, как был с самого начала…
Счастья не получалось.
Она перебирала нечастые их встречи, как травинки в горсти. Было очень странно - до-зелья так разительно отличалось от после-зелья… Холодность - и сама любезность. Незамечание - и молчаливое, но от этого не менее пристальное внимание. Равнодушие - и боязнь заговорить из-за страха быть отвергнутым. Так чудно - представлять, что сделал бы он-прежний и что почувствовала бы в ответ она - и видеть, что он говорит другое и она тоже чувствует другое…
Странно - и немножко пугающе. Особенно когда Ильна поняла, что ей не хватает его безразличия, недостает тех времен, когда он был настоящий, когда он еще был самим собой…
Варанг милостивый, что же она натворила?!
Однажды Ильна отважилась заговорить о том, что ее тревожило. С отцом - она отнюдь не относилась к числу тех девушек, которым непременно нужно обнажать перед кем-нибудь душу, просто слишком измучилась за последние дни, а обсудить было больше не с кем.
- Папа… Можно тебя спросить? Если один человек навязывает свою волю другому… ну, силой… или магией… например, заставляет изменить отношение… к себе или другому человеку… как по-твоему, это очень страшно?
- Хм… если честно, мне не кажется, что такое возможно. Даже если оставить вопрос, как именно такое осуществляется, пока человек остается самим собой - его нельзя силой заставить измениться… но если предположить, что кому-то это удалось… да, думаю, человек, на которого воздействовали… таким образом, должен умереть - или преобразиться настолько, что это немногим отличается от смерти. Хотя, конечно, зависит от того, насколько сильно изменилось его отношение. А почему ты спрашиваешь, дочка? Неужели до тебя тоже дошли слухи о грядущем нападении этих проклятых итэлийских колдунов?
- Нет, папа, я не поэтому. Я… я… просто так. Просто поспорила недавно на эту тему, было интересно, что скажешь ты…
Потом - снова выплакивала боль, с ужасом себя спрашивала: неужели я действительно сделала с ним это? Или - еще страшнее: а почему сделала? Оттого, что любила - сильно, до дрожи, и лишь по дурости своей девичьей не задумалась, что на самом-то деле лишаю его воли, убиваю того, кого люблю? Или, может быть, и не любовь это вовсе была - а так, влюбленность первая, щенячья еще, не желание давать - потому что истинная любовь всегда дает, ничего не требуя взамен, и благодарна уже за то, что ее дары не отвергают - а стремление брать, и вся боль, вся мука - от гордости, от жадности, от эгоизма неудовлетворенного, неразбавленного?.. Полно ли, да любила ли я его вообще хоть когда-нибудь? Не оттого ли смогла напоить приворотным зельем, что не нужен он мне на самом деле, а все прочее - прах, чепуха, отговорки, чтобы перед самой собой чистенькой выглядеть… а, Ильна, дочь Тевера, лэрта Сольты? А сейчас отчего так страшно, отчего не могу принудить себя растянуть губы в ответ на его смущенную улыбку - оттого ли, что это уже не он? Или все-таки оттого, что не хочу за него отвечать, что боюсь за него отвечать, вот и тешу себе душеньку, придумывая красивые оправдания?..
И снова был ослепительный, почти осязаемый розовый дух. И было солнце - чуть приглушенные листьями брызги на гладко утоптанной земле беседки; пушистое солнце, дремотное… И снова - он и она, и сердце трепыхалось пойманным листком, заходилось криком, ведь он - рядом, совсем рядом, только протяни руку, и ведь не оттолкнет же, теперь не оттолкнет, и не было больше никаких умных красивых сомнений, никаких колебаний, умеренно добродетельных, только голая, беспомощная радость… Одна на двоих.
- Знаете, лэсса, когда я увидел вас… еще тогда, в нашу самую первую встречу… я подумал: вот идет богиня Эскерда… такая же юная, радостная, точно гимн торжествующей молодости… едва распускающаяся, как весенний листок… такая же светлая - и недоступная. И я запретил себе думать о вас, перестал искать на траве следы ваших ног - и клянусь, никогда бы не нарушил данного себе обещания, но как-то раз… как-то раз - вы вряд ли помните, это должно было показаться вам таким незначительным… клянусь честью, мне не померещилось, вы действительно улыбнулись мне тогда, у дверей комнаты - я как раз собирался уходить, ваш отец провожал меня…
Он говорил и говорил - Ильне было страшно себя, жуть подступала к горлу: рядом с ней сидел не человек, которого она любила - маска вроде тех, что носят актеры, и вот-вот послышится голос из-за кулис, подсказывающий комедианту позабытые слова - и во всем виновата только она, Ильна, это она навязала ему свою волю, это она заставляет его играть эту роль… Но кто же мог знать, что он начнет думать так по-другому - решит, что всегда любил, но прозрел только после того, как выпил зелье…
- И с тех пор… с тех пор - простите мне мою дерзость, лэсса - возможно, это глупо и самонадеянно с моей стороны, но мне не раз казалось, что я ловлю ваш взгляд, вашу улыбку… И ваш отец сказал…
- Что?! Вы говорили с моим отцом?
- Д-да… Вы сердитесь? Но должен же я был узнать - вдруг он уже нашел вам жениха… В таком случае я бы поставил и вас, и его в неловкое положение… Как, вы снова плачете? Опять накололи палец?..
- Не палец. Душу…

В ту ночь бабке Але не спалось. В окошко светила полная, тугая луна, ползла по полу осторожным прямоугольником, даже жалко было от такой красоты ставнями заслоняться. Оставляя на горделивых елках седые клочья, текли по небу всполошенные облака - вытянуто-черное по темно-серому; в маленькой хижине царил запах травы полянинки, изредка выгоняемый ветром - сбор этого лета, знатная настойка от зубов будет, ох, знатная; любимый внук размеренно сопел на дальней лавке, выпростал руку из-под дохи - молодой еще, жарко, вишь, ему, это ее, старую, что ни день мороз до косточек пробирает, охо-хо… Пойти бы, водички вскипятить, отварчик травяной сделать - глядишь, и уснула бы, как согрелась…
В дверь постучали. Нет - заколотили, забились истошной дробью, но тихо - видно, слаба была рука ночного гостя да непривычна к ударам…
- Иду уже, иду! - крикнула бабка, спуская ноги на пол. - Дверь-то зачем ломаешь, окаянный?
На пороге стояла девушка - из небедной семьи, как определила старуха по первому взгляду. Плащик дорогой, сеточка на волосах - не меньше трех золотых стоит, а то и больше, опять же - сапожки из мягкой кожи, из самого Хашханта небось везли, только там, в пустыне, делают такую обувь, в которой можно пройти по сухим листьям - и не зашуршать… На такие мелочи у колдуньи был глаз острый, приметливый - как иначе, надо же знать, с кого спрашивать медяк, с кого десять, а кто и серебряную монету отдать может… Сегодняшняя гостья - могла, и бабка Ала постаралась взять приветливый тон:
- Чего шумишь, милая? Аль случилось что?
- Вы моя последняя надежда… Понимаете, ваше зелье подействовало, оно было очень хорошее - я подлила ему в кубок, подхожу - а он меня замечает, действительно замечает, без шуток, а потом вообще влю… влюбился, - девушка говорила тихо, но быстро, без передышек, катилась, словно яйцо по ровному столу - старуха едва успевала за ней следить, - Варанг милостивый, но это же так ужасно, это подделка, фальшивка - уже не он, это оно, оно притворяется им…
- Да кто ж притворяется-то? - не выдержала колдунья.
- Зелье. Ваше зелье - то, которое я у вас брала… Я знаю, я виновата, раньше надо было думать - еще тогда… но небо, что же мне теперь делать? Может, его можно напоить чем-нибудь еще… я на все готова, пусть будет, как раньше, пусть не замечает меня, пусть смотрит холодно - лишь бы собой стал, снова превратился в того, кого я люблю… Варанг, я ведь смотреть на него не могу - не его вижу, маску заколдованной актерки из той пьесы… Пожалуйста, сделайте что-нибудь!..
- Э-э, милая, - бабка покачала головой, - кто про уху бает, тот ее и хлебает. Не знаю я обратного зелья, не слыхала да не видывала, а и видела бы - что-то я тебя не припомню… когда, гришь, я тебе склянку-то давала?
Девушка словно и не услышала этого вопроса. Постояла, покусала губу, промолвила размеренно:
- Что ж. Спасибо и на этом. Надеюсь, мы больше никогда не встретимся…
Когда незваной гостьи уж и след простыл, колдунья вспомнила. По-молодому рванулась из хижины, выскочила, точно козочка, позвать хотела - да где там… Не услышит, ох, не услышит, далеко ушла, ноги-то молодые, не чета старым растопыркам… Не крикнула - так и осталась на пороге, на подгнившем бревнышке, зеленовато мерцавшем по краям, под искристым ночным ветром. Потом поплотнее закуталась в шаль и пошла в дом.

К величайшему изумлению лэрта Тевера, на следующий день его непоследовательная дочь попросилась в столицу, в гости к тетке. Через три дня Ильна уехала - в сильной спешке, по рассеянности оставив половину из тех вещей, какие собиралась взять с собой. Видимо, та же забывчивость стала причиной того, что ответа на предложение Марека она так и не дала. Лэрт Рейден последовал за ней в Акну - не собирался оставлять это просто так, намереваясь получить от странно ведущей себя возлюбленной либо внятное "да", либо не менее внятное "нет". Бабка Ала досушила полянинку, связала в пучок и повесила на гвоздь над притолокой - пусть отпугивает лихих людей, пока в отвар не пойдет; а ее предприимчивый внучек целую седьмицу не мог спать на спине и еще седьмицу чесался, вспоминая неласковым словом бабкины розги. Впрочем, на несправедливость наказания он не жаловался: и впрямь, нечего было отдавать за какой-то дрянной кинжальчик последний пузырек настойки от зубной боли…

Москва, ноябрь 2003 г. AD