-Почему ты ей так представился?
-Забавно…

Реквизит:
1. Лист мелованного картона. На зрительной оси, слева, чёрной тушью набросок двух фигур. Длинная стрижка, глухой ворот свитера. Свободный узел на затылке, такой же свитер, линия плеча. Намечен рост.
Над этими двоими в пустоте зависли два окна с толстыми переплётами, словно вырубленные из стены деревенской избушки.
2. Дамское двубортное пальто тонкого серого сукна. Тусклые круглые пуговицы.
3. Влажный снег подмосковной оттепели.

Скольжение камеры по причёскам, лбам, поднесённым к лицу раскрытым, раскрывающимся ладоням. И статичная, вертикальная область у виска, где завис голографической картиной в пустоте диалог. Наполненный, прозрачных интонаций полуголос:
-Кто она ?
- NN. Автор "Писем".
-"Чтобы снова заснуть до весны.."?
-Sн.
-С её мужем непристойная какая-то история вышла, кажется…
-Не стоит.

Меня тянуло к ней безумно…

-Я её видела раньше.
-Это NN.

Ощущение абсолютного счастья.

-Это NN.

Синее небо.

Я существовал на стыке истории о каменной Лотовой жене, обращённой за безгрешие в живую женщину, и живых слёз. На самом краю - она перечитывает собственные неотправленные письма, шепчет в пустоту, смотрит в пространство, видит себя со стороны, как зависший под потолком палаты клинический смертник. Но те моменты цельности, когда я осознавал свою любовь и мог соприкоснуться с ней, ощутить её своим вполне уже наметившимся существом, были ещё впереди.

Моё наблюдение… Моё ощущение возможности наблюдения скользило по краю её ощущения лёгкости - облегчения, счастья, особого душевного комфорта.
Меня тянуло к ней безумно…
Небо было белым, снег был чистым - без соли, без песка. Она чистила в снегу сапоги.
Раскрылась зима.

Возможно это была моя первая победа - заставить её осознать, связать, вернее, наложить друг на друга эти моменты, оправить их должным образом, хотя стоит и пожалеть о них, как обо всём неоднородном, украшающем однородную текстуру, извлечённом, обработанном, теряющем при этом свои особенные качества.

Синее небо.

Этот момент не наступил - в непосредственном, неизбежно содержащем оттенок подготовки значении этого слова; он появился как новый слайд в проекторе, как свежее прозрачное оконное стекло, мгновенно вставленное вместо закопчённого, грязного: здесь не было никакого процесса - единовременное раскрытие без всякой, однако, внезапности.
Раскрылась зима - без ощущения холода - как свет и пространство. Белое небо, чистый влажный снег.
Мои ощущения жили ненарушаемой дистанцией между нами: я всегда видел её, вернее знал, что, возможно, видел бы её, - чуть сверху. Для меня существовали жесты, живые движения, поднятая голова, взгляд - не в небо, видящийся отвратительно нефункциональным и пошлым, - взгляд в пространство, чуть прижатый к горизонту. Я любил, как любила летящая по кругу камера, жившая у неё в голове. Я жил каждым обострением её восприятия.

Изумительно яркое синее небо, головокружение, кровь на пальцах, алкогольная эйфория, скрип снега. Ощущения слились в одно самодостаточное чувство одиночества...
.. которое я так и не смог препарировать... Если существует оно, это присутствие…Я не знаю, твоё ли собственное желание или Присутствие, ещё не иссякшее окончательно в тот мартовский день, заставили мир разделиться на синий и белый, заставили тебя порезаться об острую веточку в лесу.
Я никак не мог проявиться ни в одном из этих дней - главным, что составляло их суть, что вызывало меня к странной моей, пограничной жизни, было ощущение абсолютной солнечной пустоты, окружавшей её под мартовским небом, и пустоты сумрачной под небом январским.

Если есть кто-то ещё, чьё присутствие держит тебя на поверхности…

Око раскрывалось мучительно, расходилось прорехой в Синеве, краями скверно зашитой раны разлеплялись веки; тёмный шёлк лопался как оболочка плода, кровоточил, натягивался и снова лопался дальше по краю отверстия, освобождая слепящий белый взгляд. Навес Синевы, усыпанный битым стеклом мелких и крупных звёздочек, рвался, пропуская вместо тугих чернильных струй вниз, на белое поле - свет.
Наблюдателей, явленных искусственно, вызванных её желанием, было двое. Мороз стоял несильный при полном безветрии - они не мёрзли даже в распахнутых шубах и без головных уборов. Оба наслаждались ощущением необыкновенной свежести и покоя: невысокая темноволосая девушка с азиатским разрезом глаз и худощавый мужчина. Его лицо отпечаталось как благообразное, живое, располагающее.
Наблюдатели не были чем-то произвольным: она прекрасно понимала, что со мной допустима лишь полная искренность. В интересах этой искренности порой сливались в одно
несколько лиц, начисто стирались имена, оставались лишь те, что были совершенно на своём месте. <

Здесь же, рядом, в коттедже пионерлагеря, запертом на зиму - неотапливаемом и обесточенном.
С утра сильно тошнило, болела голова, звенело в ушах, мучительно ныла спина. До чистой воды пришлось бы идти километров восемь через лес, до артезианской скважины, пробитой богатым дачником на участке. Можно растопить немного снега - но от снега исходит скверный запашок кислот, да ещё эта радиоактивная дрянь рядом - не определить: то ли сброс, то ли фонит что-то в воинской части.
Летаргия эта чёртова… Наваленные горой шерстяные одеяла не согревали постепенно теплеющего, возвращающегося к нормальным человеческим кондициям тела. Купание в снегу помогло мало - снег был грязным, кожу жгло, выступала кровь, но температура всё ползла и ползла вверх. Ещё через пару часов придётся искать тёплое помещение, одежду, захочется есть. Заболит - на этот раз по-настоящему - спина, заноет длинный рубец на бедре. И ведь жрать же ничего нельзя, как и на той стороне. С наслаждением вспомнила, как Большой Медведь угощал солёными огурчиками домашнего производства. Это было уже после срыва, но прошло без осложнений.
А осложнения бывали … После любой химической гадости, съеденной или выпитой; после проверки документов на улице… Как-то раз забрела в лесок на окраине: несколько неуверенных шагов в глубину Лимба одурманенных миазмами автострады спящих деревьев... Боль была дикой, от вопля полопались стёкла в соседних домах. Этот мерзкий горловой ультразвук так и не научилась себе подчинять: стоило вскрикнуть - взрывалась стеклянная посуда, вибрировали стены, окружающие глохли.

Два окна, висящих в пустоте над снежным полем. Наблюдатели идут взявшись за руки, увязая в снегу.

Знаком, отправной точкой, возможно была железная дорога - нутряное железнодорожное пространство безразмерной русской вселенной, которое она выбрала для себя символом веры. Были знаки, целые пласты знаков, начальных, не любимых сознательно вроде школьной формы и поздних, включавших фильмы пятидесятых годов, чёрно-белые подворотни и - позже, много позже - картинки из чужой жизни с неизменным чужим домом, полным сохранившихся старых книг, чужой Судьбой, чужой Счастливой встречей и Счастливым избавлением. Была шинель - тоненькое пальто, неизменно принимавшее вид перешитой шинели, даже вопреки её желанию.

Подъезд нашла сразу, постучалась в облезлую дверь квартиры - звонок не работал. Удивилась, что нет знакомых даже ей, доживших до конца века бумажек с указанием количества звонков к разным жильцам. Вспомнила, уже слыша шаги за дверью, - эта квартира стала коммунальной лишь спустя десять лет, когда ему было уже за тридцать. Не спросили - кто. Скулы, свитерок, беломорина в зубах.
- NN дома?
- Проходите, - артикуляция чуть скомкана - в себя, безупречно вежливый тон.
Свёрток под мышкой, коридор.
- Пальто не снимете?
- Нет, я на одну минуту.
Дверь, свет грушевидной лампы на ломберном столике.
- K тебе из института.
Cвёрток на рояле. Назад по коридору, стук собственных каблуков. Зеркало, платок. Вежливый горячий взгляд.
После того, как вышла из подъезда, ощущения смазались. Магазин, портреты на улицах, вывеска охотничьего клуба, - принудительная фантазия. Три лестничных пролёта, пустое парадное - последняя знакомая территория, единственное, что существует без напряжения.

За месяц до этого при ней его задержали на улице. Вели, заломив руки, к пластиковой будочке патрульно-постовой службы.

Что подвержено бесчестию, как не твоё имя, которое тебе дороже всего…
Снова и снова обратно на год, на два, на десять и пятьдесят лет, обращая человека - в имя, в слова, разбросанные по толстым вразнобой исписанным тетрадям, по разрозненным листочкам, наброскам, обрывкам; слова выхолащивая до условных знаков, фиксирующих в этой - только этой паутине - Жену в Цветном платье, кожаный чемодан с ремнями, книги довоенных изданий, - всё, кроме настоящего и будущего. Имя, вмещающее твою главную, неназываемую любовь, в которой, по зрелом размышлении, ты видишь всё же только себя, впечатанную намертво в это имя, отбрасывающее тебя в это Большее Внутри,Чем Снаружи - снова и снова - в этот простор, в эти реки, в это железнодорожное полотно.
Кругом, сферой, камерой на рельсах, стеклянной игрушкой, содержащей домик с трубой и падающий снег.
Поиграй со мной.

Ещё одно письмо, ставшее именно посланием без адресата, она написала другой зимой, находясь (надеясь/находясь, что) в лакуне со значком "зима", в отдалённой области этой лакуны, в китайской коробочке забитого спящими людьми гостиничного номера.
Это была случайная поездка, испытание зимним deja vu: продолжение непристойной истории застало её врасплох, рассказанное со всей беспощадностью праздного любопытства - имя на глазах обрастало плотью, человек фиглярствовал, бахвалился, изрыгал сквернословие, угодничал, менял маски.

Я всё время наблюдаю работу шестерёнок этого отстранённого от меня механизма, хотя сомневаюсь в существовании чувств, живущих, так сказать, ниже этажом. Она сама сомневается. Боль в этом отношении своего рода эталон, но я боюсь безупречно - до полного усвоения и слияния - намотаться на эту безупречную шестерёнку.

Белый нелинованный лист. К столу не подобраться. Жёлтая тускловатая лампочка в туалете.

Снижение себестоимости - закон рынка.
   Пусть каждый возделывает свой сад.
        Кони привередливые.
   Нет уз святее товарищества.
       - А подешевле не будет?
       - Не держим-с.
Сидишь ли ты в кругу своих друзей,
Чужих небес любовник беспокойный,
Иль снова ты проходишь тропик знойный
И вечный лёд полунощных морей?
- Нет уз …
- Не держим-с.
- Мне нравится, что здесь столько места..
- Незастроенного.
- Незагаженного!
            Кони привередливые.
            Кони привередливые.
       Я боюсь прыгать с парашютом.
Возлюбленная

Может быть немного жизненной силы получили те, запертые ниже этажом - анестезия - общая, местная…
Утренним развлечением … Забавный ребус оставила на тумбочке навязчивая подруга.

Ещё одно окно. Фотография в плоской дорогой раме. Яблоко на подоконнике. В окне видна голова юноши и фигура женщины, сидящей у него на плечах.

Я не знаю, достижимо ли то, к чему я стремлюсь - постоянный полёт. Допустимо ли делать себя единственным поручителем чужого душевного здоровья, это ли мне необходимо.
Есть ветер, есть берег, она отводит с лица прядь.

Перехлестнёт
все варианты
Будет так,
как пожелаешь.